— Сами таковы, ваше величие.
— Да ты не стой передо мной, садись. В ногах правды нет, как нет её и выше. Ты хоть понимала конечную цель своего поручения?
— В известной мере, но стеснялась спросить.
— Выдать тебя замуж за этого остолопа и тем приблизить к избранному кругу. Бьярни, имею в виду. На красавчика моя средняя сестрёнка заглядывалась, было дело.
— Но ведь получилось как ни на то? На самом Бьярни и так и эдак заклятие, тут мы не поспели. А его младший брат мне весьма по душе.
— То-то и рядишься напоказ во всё палаческое.
— Чтобы расставить все точки над «i». Мне ещё кинжал за поясом полагается, но ваша стража все равно отнимет.
— Да уж, — Юлиан сморщил губы. — И что — получается у тебя? В смысле подготовка ко вступлению в ряды?
— Орихалхо ещё когда считала меня прирождённой убийцей, — ответила Галина. — Вот я и утвердилась в этом качестве.
— Кто-то считал, что стоило бы тебе посмотреть на казнь помимо своей собственной.
— Правда? Ну, пока это лишь в проекте. Однако меня учат теории. Казнь как средство ввести человека из зверского обратно в человеческое состояние. Управление болью и страхом, которые суть не то, чем кажутся. Балансирование на грани между тем и этим светом, смертью и жизнью, которые составляют двуединство. В этом есть, как ни странно, немалая доля чёрного комизма, возможно даже — романтической иронии.
— Похоже, ты права. Вот посмотри на меня: прямо-таки чувствую, как моё тело чем дальше, тем больше меня убивает. По мере того как наследники растут и оперяются. Так и позывает бросить всё на них и соединиться с отцом и его ба-фархами. Только подрастить бы стоило и Арманта, и Элинара.
— Дети — такая обуза. Главный риск успешного супружества. Наверное, стоит порадоваться, что у меня после Брана таковых не будет.
— А как свёкор к этому относится?
— Говорит, пускай. Приёмышей хватает. Ну и дочку можно будет замуж выдать, если хороша собой получится.
— Чью это дочку?
— Угадай с трёх раз. Сама не могу — чужая тайна.
Но намёк был уловлен и успел прорасти. «Грешит, небось, на Стеллу, — решила Галина. — Законной жене ведь оба пола рожать запретили, только разве такое помнят? А уж податливых крестьянок в окрестности Хольбурга и вовсе без счёта. И бережно опекаемых гулящих барышень».
Тут размышления прервались, потому что им прикатили столик, тяжело груженный серебряным кофейником с чашками и блюдцами, сахарницей, конфетницей, плоским блюдом с имбирными печеньями и горшочком с мёдом.
— Не пойму, в какой степени родства теперь наши оба дома, — продолжал король. — Когда то и дело брали на усыновление со стороны, возьми того же Лойто, а родные детишки воспитывались словно приёмные.
«Он понял. И не возражает. Надо будет ма Верону порадовать».
— Надо будет завтра с Барбе посоветоваться насчёт подмалёвки родословного древа, — говорил тем временем король.
— Он что, в Ромалине?
— Ненадолго приехал. Хочешь повидаться?
Барбе порывисто поднялся навстречу, ответил на поклон таким же точно реверансом:
— Ты прямо как верховный понтифик на картине Рафаэля или Веласкеса. То-то мой верный пёсик обтявкался со страху.
Оторвал щенка от её подола, сунул в корзинку вместе с утешительным призом в виде набитого соломой мяча.
— Чудесно выглядишь. Довольной и успешной.
— Как ни парадоксально, ты угадал.
— И прежняя болезнь тебе не грозит — хоть отнимай тот флакончик с таблетками. Ты их пила?
— Надобности не было. Рейн, правда, покопался в составе. Хвалит как отличное снадобье от мужского бессилия.
— Они тебя учат разбираться в травах? — спросил он деловито. — Королева Эстрелья ведь была более всего медиком. И разыскивать точки для местного обезболивания, и создавать тактильные иллюзии.
— Насчёт иллюзий ты и сам мастер, Барбе.
Галина потянулась со своего места, тронула пальцем складочки по углам губ:
— Это ведь не морщинки, как я было решила, а шрамы.
— Да, я рот от крика порвал, когда ты рожала моего мальчишку, — ответил он серьёзно. — Пришлось наложить швы. Надеюсь, больше такое не повторится. Как, ретив твой благоверный?
— Грех жаловаться. Что ночью, что днём. Былую меланхолию как рукой сняло. На дело просится — хоть, по правде говоря, меня саму года через два-три только и допустят. При любом раскладе. Там ведь ещё и психологом надо быть. Мыслезнатцем. Выдумать себе облик для пациентов — вот папаша Рейн себе просторечие выдумал, а сам книг поболее меня прочёл, также и рутенских.
