— Она тощая, как змея, — продолжала Лайла. — Но европейские мужчины считают ее очень соблазнительной. Твоя мисс Вандербек соблазнительна?
— Лайла! — Амира была возмущена до глубины души. Она слышала о близости мужчин и женщин с тех пор, как помнила себя, но само предположение, что какая-то конкретная женщина, тем более нянюшка Карин, может быть соблазнительной, показалось Амире кощунственным.
— Не кипятись, воробышек. Я просто шучу. Я же знаю, что твоя няня пережила тяжелую трагедию.
Это была правда. Подруги замолчали, испытывая светлую грусть.
— Я приехала в аль-Ремаль, когда мне было двадцать два года, — рассказывала Амире мисс Вандербек. — Я тогда получила место секретаря и переводчика в одной голландской строительной компании. Мы строили у вас завод по опреснению морской воды, наши установки забирали из воды соль и делали ее пригодной для питья. — Карин глубоко вздохнула: эти воспоминания до сих пор бередили ее старые душевные раны.
— А потом ты полюбила, — подсказала Амира. Она слушала историю любви мисс Вандербек много-много раз, но не уставала слушать ее снова и снова.
— Да, — улыбнулась мисс Вандербек, — а потом я полюбила.
— Одного саудовца. Летчика.
— Да, в самом деле. Он был пилотом пассажирского самолета. Там-то мы и повстречались. Мы просто посмотрели друг на друга, — продолжала мисс Вандербек, — но этого оказалось достаточно.
Амира вздохнула. Как это романтично — увидеть свою судьбу, летя над облаками. Что может быть прекраснее?
— Лутфи был не похож на других мужчин, которых мне приходилось здесь встречать, — говорила мисс Вандербек. — Хотя я и европейская женщина, он не делал мне двусмысленных предложений…
Амира энергично закивала головой. Она-то знала, что Карин никогда не переступила бы порог дома Омара, будь на ее репутации хоть единое пятнышко.
— Нет, с самого начала он вел себя очень достойно, оказывая мне всяческое уважение. Первым делом он захотел позвонить моим родным, но мои родители умерли, и я осталась одна на всем белом свете. Тогда Лутфи пришел к человеку, которого посчитал ответственным за мою судьбу, к моему шефу, господину Хаасу.
Амира заулыбалась. Ей очень нравилась эта часть истории: она служила свидетельством существования вечной и преданной любви.
— Но господин Хаас был инженером с весьма рациональной и нечувствительной натурой. Он просто не мог понять, с какой стати этот летчик — «довольно приятный парень», как выразился о нем господин Хаас — начал раз в неделю звонить в его офис, заходить и приносить подарки, а в разговорах, словно невзначай, частенько упоминал мое имя. Конечно, Лутфи ожидал от господина Хааса ответной реакции, после которой Лутфи мог бы сделать следующий шаг — начать обсуждать свои достоинства в качестве будущего мужа. Но господин Хаас ничего не понимал и не говорил ни слова о деле. Бедный Лутфи! — Мисс Вандербек замолчала, погрузившись в горькие, но столь же сладкие воспоминания. — Когда Лутфи позже рассказывал мне, сколько усилий потратил он, чтобы его поняли, естественно, не говоря ни слова о том, что он хочет заполучить меня в жены, я не знала, плакать мне или смеяться. Наконец во время своего шестого визита в нашу контору Лутфи решил нарушить все правила и прямо заявить, чего он хочет. Но во время разговора господин Хаас случайно обронил, что его секретарша мисс Вандербек хочет принять исламскую веру. Мое решение обратиться в ислам не было связано с Лутфи. После смерти моих родителей домом для меня стал аль-Ремаль, а ислам был его религией. Но Лутфи, этот чудесный человек, просто потерял дар речи при этом известии, он принял его за небесное знамение, решив, что самое большое его желание не идет вразрез с волей Аллаха. Он вручил подарки господину Хаасу, сел в самолет и улетел в очередной рейс. Но в конце концов мой шеф осознал свою слепоту и прозрел. В тот день, когда это произошло, господин Хаас сказал, что у меня, кажется, появился воздыхатель. Потом шеф посмотрел мне в глаза и произнес:
— Я был просто слепым дураком.
С тех пор он стал поверенным нашей любви и приложил немало усилий к тому, чтобы мы с Лутфи могли пожениться.
