Ростик привычно сидел у окуляров, вид на город внушал некоторые надежды. Что-то в саранче изменилось, может быть, она стала беспокойной? Но еще больше изменился сам город — он стал похож на забытое кладбище.
Кто-то подергал Ростика за рукав. В первые дни наблюдений он вздрагивал от этих прикосновений, потому что слишком уж внимательно следил за поверхностью, уходил в мир, освещенный зимним солнышком, забывал, что тело его оставалось в темном и зловонном подвале. Теперь он реагировал не так остро, и не потому, что притупились только органы чувств, — притупилось сознание.
Он оторвался от прибора, потер глаза, но тут же получил по рукам, как в детстве:
— Сколько раз я тебя просила — не лезь в глаза немытыми руками.
— Как же их вымоешь, когда воды нет, — попытался он оправдаться.
— Вот и не лезь.
Он улыбнулся. Как бы там ни было, а рядом была мама. И где-то тут была Любаня. Ходила она еще плоховато, но доктора утверждали, что на солнышке, да если будет зелень и фрукты, а не поливитамины, она быстро пойдет на поправку. И то хорошо.
— Слушай, с водой очень плохо. Может, отправить кого-нибудь наверх, за снегом? В крайнем случае наберем того, что лежит около тамбура.
Да, вода… Вода стала проблемой, и едва ли не самой главной. Ее не хватало даже на то, чтобы напоить больных. О том, чтобы вымыть руки или протереть влажными салфетками кого-нибудь во время перевязки, не могло быть и речи. Сознавать это было еще тяжелее оттого, что всего в нескольких шагах, у самого тамбура, лежало чуть ли не целое озеро воды — нужно было лишь подождать, пока растает снег. По-крайней мере так казалось. Хотя, как всегда, видимость не соответствовала настоящему положению вещей.
— Мама, ты же сказала, снег изгажен экскрементами этих летунов, нигде в городе им нельзя пользоваться.
— Ну, может быть, для технических целей, кипяченый…
На мгновение Ростику стало худо.
— Пользоваться бульоном из… этого. Нет, мама, нужно ждать.
Мама посмотрела в сторону притихших за последние несколько дней людей. Ростик тоже посмотрел. Даже шелест детских голосов больше не звучал под темными сводами. Люди теряли энергию, на них надвигалась болезненная, неодолимая апатия. Лишь несколько человек еще боролись с ней. Ростик с гордостью думал, что его мама из тех, кому это удавалось.
— Воды не хватило, чтобы обмыть роженицу. В итоге — сепсис, и она умерла. Это уже четвертая смерть, Ростик. У меня есть подозрение, что через пару дней начнется эпидемия. Ты представляешь себе эпидемию на таком вот пространстве?
— Нет, мам, не представляю. Но делать нечего, нужно ждать. Мне кажется…
Он хотел было сказать, что в поведении саранчи наметились какие-то изменения, но не стал. Новость стала бы сенсацией, люди поверили бы, что все кончится, и быстро. А если он ошибается, если он попросту принял желаемое за действительное и ничего в ближайшие дни не произойдет? Тогда реакция могла быть чрезмерной.
Во втором отсеке, как говорили, уже были попытки нескольких десятков людей открыть тамбур и выйти на поверхность, пусть даже и погибнуть там под ударами саранчи. Солдаты едва подавили вспышку. Но это не значило, что ее не могло быть еще раз или еще много раз.
— С едой тоже плохо, — сказала мама.
Ростик провел пальцем по ее точеной, тонкой скуле. Как он любил это строгое, решительное лицо. Как хорошо теперь он знал на нем все оттенки усталости, муки, горя, знал выражение бессилия и жалости к другим людям. К другим — да, но не к себе. Почему она себя так не щадит? Может быть, потому, что знает — никогда уже не увидит отца? Но ведь у нее остался, по крайней мере, он, Ростик. Или этого для нее мало?.. И спросить невозможно.
— Мне сказали, если постараться, то на три ближайших дня еще хватит.
— На три — да. Но я не знаю, что будет потом. У меня есть идея.
— Мама, ты опять? — Ростик смотрел на нее рассерженно. — Неужели для тебя моей просьбы недостаточно?
