На следующее утро, когда все волнения поутихли, Пестель начал вдруг выражать свои восторги:
— Нет, ну ты подумай — разумных уже пять рас!
— Почему пять? — удивился старшина. — Четыре — вместе с волосатиками и зеленокожими.
— Правильно — эти, да еще бегимлеси с дварами, — поддакнул Ростик.
— Насекомых забыли. У них тоже появлялись признаки разумности — оружие, тактика, склонность воровать металл…
Рост со старшиной некоторое время ехали молча. Насекомых они отказывались считать разумными. Даже в минимальной мере, как новый вид разума — коллективный, ульевый или массовидный.
— Этих никто не забыл, просто они…
Тоже правильно, старшина не умел это сформулировать, но Ростик его отлично понимал. Насекомые были слишком уж чуждыми, слишком неживыми для людей. Их тела были сухими и ломкими, из них текло слишком мало крови и не того цвета.
И все-таки, подумал Ростик, все-таки… Чуждость не самое плохое, нужно только тоньше решать проблемы контакта, который следует строить на наших условиях, нашими методами. Только как? И получится ли?
Стоп! Он удивился — что это я? Размышляю о насекомых, словно с ящерами и пернатыми бегимлеси мы уже не только в дипломатию играем, но и договор коллективной безопасности подписали?
И все-таки Ростик почему-то думал, что это возможно. Почему, как, для чего, что возникнет между ними — он даже в приступе ясновидения не мог бы предсказать, но почему-то считал, что это возможно. А не была ли сама эта уверенность малозаметным приступом, вдруг подумал он. Без потери сознания, без холодной тошноты, волны боли, временной слепоты?.. Если так — то я согласен… Внезапно он услышал, как ребята продолжали разговор.
— Хорошо, давай считать людей пятой разумной тут расой, — согласился Пестель с чем-то, что Ростик прослушал. — Все равно пять, а не четыре.
— Да, людей забыли…
— И вот что удивительно — какие они все благородные. Такое впечатление…
Пестелю не дал договорить старшина:
— Если бы Рост не придумал эту демонстрацию силы с гранатами — быть нам ужином для этого бла-ародного!
— И все-таки, если бы у них не было понятия чести, они бы действовали… — заступился за обе вновь открытые расы Пестель.
— При чем тут честь? — внезапно удивился Рост. Оба его собеседника помолчали, поэтому он договорил: — В плен нас нужно было брать, а не дуэли устраивать. На их месте я бы…
— Может, у них не любопытство включается при виде всяких прохожих, а что-то другое? — возразил Пестель.
— Например, слюноотделение, — ехидно вставил Квадратный.
— Поймать новый вид разведчиков — это прямой расчет, а не любопытство. Где, что, сколько, куда, чем вооружены — вот о чем думать следовало, а не об олимпийских играх!
— Интересно, как ты это сделаешь без языка? — спросил Ростика старшина. — Они и так немало узнали, а что не увидели, могут додумать.
— А что не додумали, их не интересует, — подхватил Пестель. — Вот и получается — благородство воина, тут так принято.
Они проехали почти километр, когда Квадратный буркнул, подводя итог дискуссии:
— Нет на войне благородства.
Если бы это сказал кто-то еще, следовало бы подумать, а в устах Квадратного можно было принять к сведению и покончить с этим.
Проход между скалами они нашли уже после обеда следующего дня. Можно было бы и раньше до него доскакать, но они не торопились. Такие вот пошли у них времена, что можно было расположиться на дневной роздых, развести костер, пообедать горячим мясцом и чаем. Никто за ними не гнался, никто не угрожал — благодать!
Ростик даже успел искупаться в соседнем ручье. Потом, подумав, загнал в воду и своего жеребчика, вымыл его от кончика носа до задних копыт. Каково же было его удивление, когда, закончив, он вдруг почувствовал дружеский тычок мягким носом в плечо — оказалось, жеребец Квадратного тоже решил быть чистым. Оказывается, отношения с лошадюгами незаметно для Ростика налаживались, они его признали уже годным для роли банщика, и на том спасибо.
