В последние пару дней Ростик обнаружил, что он стал слышать дальше и более понятливо, более осмысленно, легко представляя себе причину почти каждого звука. Зато, опять же, он как бы и не слышал позвякивания удил его отряда, топот их лошадей, скрип и похлопывание их амуниции… Это стало привычным, как раньше привычным казался треск автомобильных двигателей на улице, треньканье трамваев, почти постоянное попискивание радио — особенно у них в доме.
Пестель оглянулся назад, на пройденный путь, достал карту, которую еще Ростик рисовал, и попытался, не слезая с лошади, на ходу, в ней что-то подправить. Ростик подъехал ближе. Пестель перехватил его взгляд.
— Хочу показать, что местность все время поднимается.
— Откуда ты знаешь? — спросил Квадратный, не оглядываясь.
— Ручьи быстрее бегут, камешки скатываются в одну сторону.
— Молодец, заметил. — Старшина снял шлем, вытер пот. — Я тоже думаю, что мы определенно забираемся на какую-то хребтину, только… Жаль тут компасы не действуют.
— Не знаю, как вы, ребята, — отозвался Ростик, — а я уже эту хребтину вижу добрые полдня.
— Что ты видишь?
— Во-первых, я не вижу дали, а нечто темное, значит, тут стоит как ширма некая возвышенность. Во-вторых, сам смотри — видишь, на серой полосе виднеется темное пятно? Это и есть горка, куда мы направляемся. Я думал, ты сознательно держишь это направление.
Старшина недоверчиво хмыкнул, потом взял из рук Ростика бинокль, обозрел окрестности, вернул.
— Вообще-то тебе и возвращать его не следует, ты и без бинокля ориентируешься.
— Что, правда горка? — заинтересовался Пестель.
— Еще какая, — подтвердил старшина. — Теперь, когда он на нее показал, даже странно, как я раньше… Вот с нее-то и попробуем осмотреться.
— Она здорово выше соседних? — все допытывался Пестель, не выпуская карту из рук.
— Не очень, — отозвался Ростик. — Но выше — это главное.
Пестель зачеркал в своем блокноте, поглядывая по сторонам. Потом проговорил с заметной гордостью:
— А городской шар еще виден. Подумать только, за сто пятьдесят километров…
— Ты уверен? — спросил старшина.
— В чем тут можно быть уверенным? — запереживал вслух Пестель.
— Я тоже думаю, что сто пятьдесят, — вмешался Ростик.
Рискуя вывихнуть себе шею, он повернулся назад, ничего не увидел, повел глазами влево-вправо и наконец нашел — бледный, едва видимый рефлексик ненормально белесого света. Горящий на самом краю серого неба и бесконечной отсюда, плоской, как необъятный стол, разноцветной земли.
Старшина тронул лошадь, направив ее вперед, в сторону едва различимого затемнения на мрачной линии горизонта. Они ехали рядышком, в одну линию. Ростик оказался в середине.
Размышляя, будет ли виден в городе их солнечный телеграф на таком расстоянии, Ростик задался вопросом — а не поставить ли натурный эксперимент. Но потом все-таки отказался, это могло изрядно задержать их, главным образом потому, что захочется снова и снова слать сигнал в Боловск, в надежде поймать ответ. А не меньше, чем попробовать конструкцию Перегуды, хотелось оказаться там, впереди, у темного взгорья.
— Как мы назовем его? — спросил Пестель.
— Кого? — не понял Квадратный.
— Этот холм.
— Ничего себе, холм — это целая гора, — высказался Ростик.
— Предлагаю назвать его Олимпом, — торжественно, словно он стоял на многолюдном заседании какой-нибудь Императорской Географической Академии, предложил Пестель.
Ростик заподозрил, что именно ради того, чтобы дать парочку-другую названий некоторым из местных природных образований, Пестель и рванул к ним. Он ведь определенно придуривался, когда говорил, что задание получил за сутки до выхода из города… Давно небось стучал во все кабинеты, требовал, просил, умолял, чтобы отпустили, пока не добился своего.
Ростик, прищурившись на ставшем вдруг слишком ярком солнышке, посмотрел на друга. Нет, не ради привилегии давать названия он отправился сюда. Он наслаждался, как только может наслаждаться настоящий исследователь, путешественник в пути. Это сходно с восторгом бродяги, нашедшего новые невиданные горизонты, но лишь сходно, потому что на самом деле коренится еще глубже, проявляется куда более разумно и завладевает человеком гораздо основательнее. Что ни говори, а почти всегда бродяги сходят с дистанции, отыскав тихий угол, оседают, пригревшись… А эти вот чокнутые — никогда. Они даже путевые журналы пишут или читают написанные другими, чтобы вновь и вновь пережить это упоение дорогой, запахом неизведанности впереди, кратким мигом триумфа, когда возникает возможность дать название горе или речке…
