«Что это с инэй случилось? — подивился он. — Вроде не было у нее такого пристрастия». Он ушел на кухню, кое-как растопил печь и изжарил яичницу. Горячая сковорода шипела, стреляла брызгами масла. Равиль бегом пронес ее на стол, отрезал от каравая крупный ломоть хлеба и сел за стол. Уничтожив глазунью, он хлебом собрал горячую смесь яичницы, масла и лука и отправил сочный ломоть в рот. За этим занятием застала его мать. Она удивленно смотрела с порога на сына. Высокие сапоги ее, грубый плащ, берестяной туес и даже старый платок были забрызганы грязью.
— Ты где ходила, инэй? — спросил Равиль. — В последние дни я совсем мало вижу тебя дома.
— Бессмертник сегодня нашла, — мать, довольная собой, сняла с себя мокрый плащ, сапоги, прошла к столу и осторожно вынула из туеса пучки сырой травы. — Трава нынче высокая, человека не разглядишь. Все полянки обобрала, зима-то длинная. До весны придется пить.
— Что пить? — Равиль смотрел на сырую траву.
— Вспомнила я свою покойную бабку, — мать взяла в озябшие ладони чашку с чаем. — Умела она лечить настоями из трав. Маленькой еще помню, как она выходила деда от такой же вот болезни. Семнадцать трав, припомнила я, находили мы с ней в здешних местах.
— Не мучь себя, инэй, — попросил Равиль. — И так тебе хлопот со мной… Если б бабкины травы помогали, все б их пили.
— Умные люди в городе давно пьют, — сухо возразила мать.
Выпив чашку, она налила еще и сказала с сожалением:
— Не могу найти болотную сушеницу. Где ее бабка находила? И вдруг не растет теперь она у нас? Паровозы да автомобили могли спугнуть…
Мать дышала на чай, осторожно прихлебывала. Глубокие морщины на ее лице разгладились, глаза посвежели.
— Хлопот много, говоришь… — сказала она и заправила под платок жидкие волосы. Глаза ее по-обычному сузились, взгляд сделался твердым. — Я тебя, сын, родила и буду за тебя ответ держать до самого своего последнего денечка. Ты мне глаза закроешь и к отцу проводишь. Тимер-Булат хороший мужчина, крепкой породы, но он невнимателен к нашим обычаям и словам уважаемых людей. Ты хоть и не признаешь старое, но зато уважаешь пожилых и крепко стоишь на своем слове. Я знаю, ты как надо исполнишь мои последние пожелания. Это будет не скоро, но время придет, и я тебе их расскажу.
— Инэй, — сказал Равиль с усмешкой. — Не тому человеку ты их собираешься рассказывать.
— Знаю, — холодно отрезала мать. — Но я поставлю тебя на крепкие ноги. Дыхание свое отдам, если надо будет. Мать многое может…
Ночью Равилю стало плохо. Ниже груди, в самой ямочке, казалось, набухал большой вязкий ком. Он не давал дышать.
— Это от яичницы, — покачала головой мать. Босая, она стояла у изголовья сына и не знала, как облегчить его боль.
— Терпи, сын, — попросила мать. — Еще немного потерпи. Держи в себе силу. Крепче держи…
* * *
Мелкий монотонный дождь шел, видимо, всю ночь. Под утро тучи над долиной сгустились, и хлынул ливень. Равиль повернул голову и увидел через окно, как по железной крыше соседского дома бегут извилистые ручейки и сливаются в крапиву прозрачным водопадом.
Завтрак стоял на столе. Матери, как всегда, не было дома. Равиль, не притронувшись к еде, вяло походил по комнате и, ослабев, снова лег в постель.
В полдень кто-то прошел двором, нерешительно постоял в сенях и негромко постучал.
На пороге стояла Флора. Она сняла плащ, быстро взглянула на нетронутый завтрак на столе и, поправляя руками пышные черные волосы, подошла к постели Равиля.
— Амина-апа разрешила мне навещать тебя, — сказала Флора и присела на стул. — Она подобрела ко мне — останавливается и приветливо разговаривает. Только уж очень она печальная. Такой Амину-апа я никогда не видела.
— Ее с утра нет дома, — сказал Равиль и взял маленькую, полную руку Флоры в свои ладони.
— Знаю. Она еще на рассвете ушла в сторону Сары-Куль.
Флора смирно смотрела, как Равиль нежно гладит ее руку.
Он шевельнулся.
— В последние дни люди избегают смотреть мне в глаза, — сердито сообщил он. — Мать куда-то спрятала зеркало. Неужели я так похудел? — он ощупал пальцами щеки и подбородок.
Флора взглянула в глаза Равилю.
