Идя каменистым бродом жеста, человек никогда не достигнет языка, ибо в жесте имеется нечто невысвобожденное, и лишь при участии особого творческого акта он может породить что-то свободное. Язык же чист, свободен и суверенен, он вздымается над собой, оставляя позади всё, кроме тишины, из которой он выступает. Жест, в свою очередь, не свободен, не высвобожден, он полностью перемешан с материалом, используемым в его попытках самовыражения. Пребывая внутри материала и оставаясь связанным с ним, он не способен непринуждённо подступиться к нему со стороны тем образом, каким дух подступает к слову.
Жесту присущи пустота и мрак физиологических и психологических рефлексов, из которых он порождён и которые же высвобождает (что обеспечивает основу для его доступности); он лишён ясности и яркости языка. (Баухофер)
У ребёнка жест предшествует языку, но не это вовсе самое главное. Главное же то, что язык является ребёнку независимо от предшествующего ему жеста - не принимая во внимание, что до него тут уже существовал жест. Значение имеет не то, что жест предшествовал языку, но то, что через творческий акт всякий ребёнок освобождает себя от жеста.
Язык прочно связан с вечным миром бытия (даже генетический фактор в языке не важен) - кажется, что мощь бытия поглотила его. Даже если язык и развивался медленно, "становление" не стоит принимать в расчёт, ибо оно полностью впитано миром бытия.
Наблюдательное око всякого духовного существа, следящее за постепенным развитием и совершенством животного мира, которые видим мы от вида к виду, ещё не достигнув человека, может прийти к такому заключению: голос, так роскошно звучавший в птице, постепенно затухает в млекопитающем, и оттого создание, следующее за обезьяной, должно было стать совершенно немым. Однако, так уж почти всегда действует высшая творческая сила: рассеивая блага и чудеса жизни более высокого порядка, она позволяет им развиться в местах, где, казалось, старая жизнь умерла, и призывает новые свои творения из уже мёртвых. (Г.Г. фон Шуберт)
Язык принадлежит самой человеческой жизни, является её неотъемлемой частью, возникает из неё и с ней же смешивается.
По моему глубочайшему убеждению язык следует считать неотъемлемой деталью устройства человека. Для того, чтобы понять одно единственное слово не как физический стимул, но как артикулированный звук, описывающий некую концепцию, язык в человеке должен пребывать как целостная и отчётливая структура. (В. Гумбольдт)
Язык мог быть произведён лишь другим существом, причём Существом более могущественным, чем существо языка.
Люди раньше, согласно преданиям о Золотом Веке, могли понимать язык животных, деревьев, цветов и трав. И эта способность свидетельствует о том, что первоначальному языку - едва лишь возникшему из полноты тишины - всё ещё была присуща её всеохватывающая полнота.
И в то же время язык этот устремлялся ввысь, в небеса.
Перекинув мост поверх земных звуков, он открыл путь для их всеобщей встречи друг с другом. Так же как всё взращённое на земле возносится на небо, так и все голоса земные отправились на небеса языка. Влившись в язык и причастившись к нему, всякий голос стал понятным. Языковое царство небесное стало родным краем для всех голосов; здесь, на небе, они сходились друг с другом. И несмотря на всю свою мощь, язык оставался ненавязчив, как ненавязчива сама тишина.
Древние языки устроены радиально, всегда начинаясь от центра тишины и в него возвращаясь, подобно фонтану, с его струями, бьющими из центра чаши, возвращающимися в него и в нём же исчезающими.
В современных работах идея подобна движению целеустремлённо идущего вперёд человека. Напротив, в античных трудах она напоминает кружащее парение птиц. (Жубер)
В ранних языках сила всегда шла рука об руку со смирением: смирением и кротостью, поскольку язык едва только появился из тишины, и силой, оттого что ему необходимо было закрепиться, упрочить своё положение, дабы не быть опрокинутым обратно в тишину.
Колчан полный стальных стрел; прочно закреплённый якорный канат; медная труба, рассекающая воздух пронзительными звуками: таков иврит - немногословен, но то, что сказано, подобно ударам молота о наковальню.
