С одной стороны, война представлена в романе как привнесенное извне зияние в привычном и «хорошем» ходе жизни («На войне в человеке обнаруживаются единоутробные братья – ребенок и дикарь».) Попав на войну, люди «мира» начинают играть в войну, но играют они с оружием в руках. Один из волонтеров-карлистов ради забавы стреляет по подружке Рафаэлы как по мишени и ранит ее. Юная Рафаэла, носительница семейного, примиряющего начала в романе, ощущает жестокость и глупость войны как «мужские штучки»: «Мужчины играют в войну как дети, и еще хотят, чтобы несчастные женщины верили, что они сражаются за что-то серьезное». Война портит простых людей, вовлеченных в ее орбиту, – ведь смысл и цели войны остаются для них неясными.
Другая перспектива, в которой рассматриваются отношения войны и мира в романе Унамуно – это взгляд на войну (в данном случае конкретно на Вторую карлистскую войну) как на событие историческое, а на мир до, после и внутри самой войны – как на интраисторическую, подлинную жизнь народа. Война остается непонятной и ненужной ее участникам с обеих сторон; крестьяне ругают обе армии за то, что их приходится кормить. В «Войне и мире» в осажденном Смоленске жители сами поджигают свои дома, чтобы они не достались французам; в «Мире среди войны» есть эпизод с противоположным содержанием: покидая селение, солдаты решают поджечь дом, а крестьянин просит их не делать этого.
Война как событие «историческое» в романе Унамуно не объединяет людей – все едины только в том, что им нужен мир. Главный лозунг, за который сражаются солдаты в конце войны, – это «Да здравствует мир!»
Еще одно видение войны и мира, также созвучное мировосприятию автора, представлено в финале романа: это мысли юного Пачико – интеллектуального героя, наделенного чертами сходства с молодым Мигелем де Унамуно, – смотрящего на море с вершины горы. Весь мир представляется ему полем борьбы вечных начал: «Горы и море! Колыбель свободы и ее дом! Ее истоки и основание ее развития!.. Еще до того, как возник человек, четыре основных элемента: воздух, огонь, вода и земля – вели между собой жестокие войны, отвоевывая себе место в мировом царстве; и война эта продолжается, медленная, упорная, молчаливая».
Роман Унамуно заканчивается словами: «Не вне и не помимо войны, а в ней самой следует искать мира – мира среди войны». Это – одно из преломлений концепции интраистории: вечная борьба войны и мира при максимальном уровне обобщения видится автору как вечный мир – именно в силу своего постоянства, своей цикличности. Идея финала «Мира среди войны» отличается от идеи эпилога «Войны и мира», где в спокойное течение домашней жизни героев вторгается ожесточенный спор Пьера с Николаем Ростовым, – хотя сюжетно оба романа заканчиваются сходно: мечтами молодого, вступающего в мир героя о том, как он будет жить в этом мире.
О композиции сборника «"Святой Мануэль Добрый, мученик" и еще три истории» говорит его название: «еще три истории» группируются вокруг главной – «Святого Мануэля», как бы дополняя исключительный случай неверующего доброго священника, воплощение «трагического чувства жизни», историями о жизни (или не-жизни) других людей.
О «проблеме собственной личности», которая объединяет все истории в единую книгу, лучше всего написал сам Унамуно в прологе к сборнику (пролог – вообще один из любимых и значимых жанров для дона Мигеля: почти каждому своему произведению он предпосылал один или даже несколько прологов). Унамуно на правах властелина вторгается в мир читательских восприятий и открыто излагает свой вариант толкования созданных им образов: «Дон Мануэль Добрый стремится, готовясь к смерти, растворить, а верней, спасти свою личность в той, которую составляют люди его селения; дон Сандальо свою неведомую личность утаивает, а что касается бедного человека Эметерио, тот хочет сберечь свою для себя, накопительски, а в итоге его использует в своих целях другая личность». Можно только добавить, что «Одна любовная история», написанная раньше и вошедшая в сборник позднее других, гармонирует со всеми остальными: жизнь ее молодых героев, комическим образом не разглядевших свою личность, отказавшихся от нее, становится трагической борьбой за обретение этой личности – одной на двоих.
