— Нет, не уговаривайте нас, мы улетаем.
— Мы не такие наивные, — расхохотался генерал. — Мы вас отпустим, а вы сразу броситесь к нашим противникам. Не думайте, что они вам больше дадут.
— Никуда мы не бросимся.
Но генерал больше не слушал пленников. Он обернулся к полковнику и сказал:
— Замаскируйте их так, чтобы родная мать не узнала. И приготовьтесь к допросу восьмой степени.
Снова пленники оказались в дупле. Только на этот раз под сенью дерева рядом с дуплом поставили котел, в котором кипятили смолу, и спалили кучей железные орудия пыток.
— Нам бы дотянуть до темноты, и мы бы убежали, — сказал Гнец–18, который думал, что можно сбежать от генералов. Но Удалов относился к этому трезвее.
— Ничего не выйдет. Пойдем на военную хитрость.
— Нет, это не принципиально, — сказал Гнец–18. — Я этого не позволю.
Тогда Удалов махнул рукой и решил немного поспать. Если тебя собираются пытать, то нет ничего вреднее, чем сидеть и смотреть, как подготавливают к работе орудия пыток.
Его растолкал Гнец.
— Корнелий, — прошептал он, — я в ужасе. Я согласен на все. Только спаси меня.
— Что случилось? — сонно спросил Удалов, которому снилось, что он уже вернулся из отпуска и рассказывает о разных планетах своим соседям, а соседи не верят ни единому слову. Кстати, впоследствии оказалось, что сон был пророческим.
— Ты погляди наружу, — сказал Гнец.
Удалов выглянул из дупла, и его глазам предстало жуткое зрелище. Во-первых, на площадке, хорошо замаскированной сетями и листвой деревьев, уже установили виселицу и дыбу, разложили щипцы, зубья, колья и прочие страшные вещи. В котле кипела смола, а палач в красном мундире, замаскированный под пышный розовый куст, помешивал смолу медным черпаком.
— Хорошо, — сказал Удалов, протирая глаза. — Придется помочь. Только чтобы ни слова. Что бы ты ни услышал, соглашайся со мной, не сомневайся в моем дружеском постоянстве.
— Спасибо, друг, — сказал Гнец–18.
— Не спеши, — ответил Удалов. — Может, еще ничего не выйдет.
Он высунулся из дупла и, нарушая все правила маскировки, закричал:
— Срочно ведите меня на допрос к генералу!
— Тиш-ше! — рассердился палач, даже затрепетав от такого нарушения маскировки. — Ты нас выдашь своим криком. У меня есть приказ подвергнуть вас первой серии пыток, а когда вы уже кое в чем сознаетесь, вернуть на допрос.
— Эй! — закричал тогда Удалов еще громче. — У меня сведения государственной важности!
Тут же несколько кустов и иней по соседству поднялись и оказались младшими офицерами. Несмотря на ворчание и угрозы палача, лишенного любимой работы, младшие офицеры отвели пленников в штаб. Генералы сидели за столом, обменивались военными воспоминаниями и распивали едко пахнущий местный алкогольный напиток.
— Уже? — удивился генерал-фельдмаршал. — Что-то я не замечаю следов пыток.
— Мы не успели начать, — ответили младшие офицеры. — Они уже сломились.
— Великолепно. Отличная работа! — сказал генерал-фельдмаршал. Он пришел в благодушное настроение. — Хотите присоединиться? — спросил он у пленников, указывая на стол с напитками.
Удалов наотрез отказался. Гнец–18 последовал его примеру.
— Я, — сказал Корнелий, — готов обсудить с вами условия, но только, чтобы этого, — он указал на Гнеца–18, — здесь не было.
— Ага, раскол! — обрадовался генерал-фельдмаршал. Он просто ликовал. — Все правильно. Может, твоего напарника вообще ликвидировать?
Удалов долго раздумывал. Гнец дрожал и в ужасе глядел на него.
— Корнелий! — взмолился он наконец. — Я всегда был тебе другом.
— Когда дело идет о поставках оружия, — ответил хладнокровно Удалов, — о дружбе и прочих абстрактных чувствах приходится забыть.
— Молодец. Люблю прямоту! — сказал генерал-фельдмаршал. — Уведите второго и надежно изолируйте его.
— Не верьте Корнелию! — кричал Гнец–18, когда его вытаскивали из комнаты дюжие лейтенанты. — Он предал меня, значит, предаст и вас! Мы никогда не отдадим вам наших замороженных соотечественников!
— Отдадут, — заметил Удалов цинично, как только крики Гнеца стихли за дверью. — Ну, сами посудите, кому нужны два миллиарда древних соотечественников? Так что я вам их с удовольствием уступлю. Только, конечно, не за ту жалкую цену, которую вы предлагаете.
