Мир приключений, 1977 - страница 34

Колька сбежал вниз. Калистратов встретил его у входа, обнял и похвалил:

— Молодец, Колька!

— Скоро еще один подойти должен, — сообщил Колька, — за ним Шиканов следит.

Немца завели в башню, связали по рукам и ногам, в рот запихнули рукав Колькиной тельняшки.

— Тебе новую сошью, лучше этой, — пообещал Лесников.

— Вот ты, Лесников, и останешься с Колькой тут, — сказал старшина. — Будете наблюдать сверху, только не с площадки, а в окна. Да не высовывайтесь, а из глубины смотрите, чтобы нас не видно было. Когда увидите что, ты, Лесников, подползешь ко мне, доложишь. Остальные пойдут со мной.

Пока Колька с Лесниковым забирались наверх, остальные уже отошли от маяка метров на сто, и старшина разводил их по кустам. Там они спрятались так, что даже сверху их не стало видно.

— Запомни, где боцман спрятался, а то, может, и до темноты ждать придется. Эх, веселенькое дело! — сказал Лесников. Он, видимо, был очень доволен, что моряки взяли его с собой: сидеть в корабельной швальне ему надоело, он и по боевой тревоге был расписан в трюме, в аварийной партии.

Лесников оказался прав: им пришлось ждать до темноты. Лишь в двенадцатом часу Калистратов крикнул им:

— Слезайте!

Колька даже подумал, что боцман зря так громко кричит, еще спугнет того, второго, немца. Но когда они с Лесниковым спустились вниз, то увидели, что и того немца уже взяли, и удивились: они даже не слышали ничего — так тихо его взяли.

Калистратов приказал Тихонову:

— Ну-ка, пиши на корабль: «Все в порядке, возвращаемся».

— А как же Шиканов? — забеспокоился Колька.

— Да вон он, мы его лишних полчаса прождали.

Тихонов сигнальным фонарем высветил лицо Шиканова. Тот подошел к Кольке и похлопал по плечу:

— Чисто сработано. Как по нотам.

— Ага.

Тихонов заморгал фонарем, и с корабля ему сразу же ответили.

— Порядок, — сказал Тихонов.

— Ну и пошли. Посвети-ка.

За Тихоновым шел Колька, потом Шиканов, за ним оба немца; шествие замыкал боцман.

— Как там дядя Семен? — спросил Колька. — Живой?

— Живой. Осколок плечо повредил, так уже вынули его. Говорят, через месячишко опять флажками махать сможет.

Когда вернулись на корабль, Колька сразу пошел в лазарет, но доктор не пустил его туда.

— Приходи утром; спит твой дядя Семен. Сон для него сейчас главное.

Однако Колька сам проспал до обеда, а когда проснулся, дневальный сказал:

— Дуй на кормовой мостик, тебя командир вызывает.

Колька быстро оделся и побежал на кормовой мостик.

Командир, видимо, тоже был ранен, голова у него была перевязана.

— Звали, товарищ командир? — спросил Колька.

Командир повернулся к старшине Калистратову и с притворной строгостью сказал:

— Боцман, научите юнгу Васильева обращаться по-уставному. — Потом повернулся к старшему помощнику: — Виктор Иванович, подготовьте приказ: юнгу Васильева зачислить в списки экипажа и объявить благодарность.

— Есть.

— Вы поняли, юнга Васильев?

— Так точно, товарищ командир. — Колька по-уставному вытянулся, и лицо его расплылось в счастливой улыбке.

Корнелий Иванович Удалов собирался в отпуск на Дон, к родственникам жены. Ехать должны были всей семьей, с детьми, и обстоятельства благоприятствовали до самого последнего момента.

Но за два дня до отъезда, когда уже ничего нельзя было изменить, сын Максимка заболел свинкой.

В тот же вечер Удалов в полном расстройстве покинул дом, чтобы немного развеяться. Он пошел на берег реки Гусь.

Большинство людей вокруг были веселы и загорелы после отпуска и, честно говоря, своим удовлетворенным видом удручали Корнелия Ивановича.

Удалов присел на лавочку в тихом месте. Сзади, в ожидании грозы, шелестел листьями городской парк. Вдали лирично играл духовой оркестр.

Невысокий моложавый брюнет подошел к лавочке и попросил разрешения присесть рядом. Удалов не возражал. Моложавый брюнет глядел на реку и был грустен настолько, что от него исходили волны грусти, даже рыбы перестали играть в теплой воде, стрекозы попрятались в траву и птицы прервали свои вечерние песни.

Удалов еле сдерживал слезы, потому что чужая грусть совместилась с его собственной печалью. Но еще сильнее было сочувствие к незнакомцу и естественное стремление ему помочь.