Та испуганно вскочила.
— Ушли, — неуверенно сказала Евдокия Павловна. — Надо бы посмотреть…
Наташа — она, как и все, тоже спала одетой — осторожно приоткрыла дверь, высунула голову в узкую щель. Потом на цыпочках выскользнула в кухню, заглянула в столовую.
Через минуту она вернулась. Евдокия Павловна старалась рассмотреть ее лицо, но было еще очень темно.
— Никого, — почти громко сказала Наташа. — Где спички?
Она зажгла коптилку и снова, теперь уже смело, прошла в столовую. Там на голом столе стояли две консервные банки. В одной остались недоеденные кусочки рыбы, в другой какая-то жидкость. Наташа наклонилась, понюхала эту жидкость и отшатнулась. В нос ударил густой запах бензина. А рядом лежали спички.
Они хотели поджечь дом вместе со спящими людьми?!
«А может, мы уже горим?» — подумала она и выбежала на террасу. Коптилку сразу же задул резкий ветер. Ее обступила темнота. Было что-то непередаваемо жуткое в этой темноте. По-прежнему, только теперь совсем близко, ухали орудия, завывали снаряды, как светлячки то там, то здесь чертили свои линии трассирующие пули.
Осмотрев дом, Наташа убедилась, что он цел, не горит.
— Не успели! — облегченно вздохнула она и вернулась в комнату. — Андреевка уже свободна. Оттуда пушки стреляют. А здесь ни одного немца!
Оглушительный взрыв не дал ей договорить. Закачался пол под ногами, потолок, казалось, ринулся вниз. Оля кинулась к матери, хотела прикрыть ее собой, но в полутьме промахнулась. Попробовала подняться, но тут на нее навалилось что-то мягкое, тяжелое. В висках девочки больно стучало, в нос и рот набилась пыль, в ноздрях противно щекотало и что-то душило ее.
Оля попыталась освободиться от мягкой тяжести, но почувствовала, что силы оставляют ее. Когда она открыла глаза, то увидела склонившееся над ней лицо матери.
— Ты испугалась, да? — с тревогой спрашивала мать. — Это я виновата! Я бросила на тебя матрас. Думаю, осколки полетят, тебя не достанут. Не плачь, доченька. Все мы живы, теперь все будет хорошо.
Успокоившись, они решили еще немного вздремнуть до рассвета. Кое-как завесили окно, оставшееся теперь совсем без стекол, снова расстелили оба матраса на полу, поправили подушки и улеглись прямо в одежде и теплых платках.
Однако с первым лучом солнца все, кроме Шуры, проснулись от какого-то странного, глухого, но сильного толчка. Казалось, что-то очень тяжелое с большой скоростью влетело в террасу и даже чуть сдвинуло дом. Ни взрыва, ни какого-нибудь другого страшного, уже знакомого звука не последовало. Наташа с Олей вышли на крыльцо. Никаких изменений они не заметили. Разве вот этот широкий, ровный след, ведущий под террасу. Но след, похоже, остался от деревянной лопаты, которой разбрасывают снег.
— Может, немцы собирались расчистить тропинку, чтоб удобнее было удирать? — усмехнулась Оля.
— Ой, смотри-ка! — воскликнула вдруг Наташа, указав на шоссе.
Оля подняла голову и…
— Наши! Наши!
По шоссе шли красноармейцы.
В белых полушубках, в серых ушанках с красными звездами, с винтовками через плечо шли пехотинцы. Их обгоняли грузовики с брезентовыми кузовами, огромные тягачи с прицепленными орудиями. Голова этого шествия была уже где-то около Жилина, а хвост терялся далеко за деревней Андреевкой.
Не веря еще своему счастью, Наташа и Оля смотрели во все стороны, словно ждали наших бойцов и из леса, и из-за сарая, и из сада. Тут только они увидели чуть справа позади дома огромную воронку и множество выкорчеванных взрывом деревьев. Вот, оказывается, где разорвался последний снаряд. Чуть-чуть левее и ближе — и не стояли бы они сейчас на крыльце родного дома, не увидели бы красноармейцев!
Поняв это, тетя и племянница радостно обнялись. Потом, не сговариваясь, бросились в комнату, вытащили самодельное кресло в столовую и перенесли в него Евдокию Павловну. Пусть и она посмотрит на дорогу. Чтобы не оставлять ее одну, разбудили Шуру, усадили рядом, укутали обеих потеплее, а сами снова убежали на улицу, поближе к долгожданным гостям.
Это было утром девятого декабря 1941 года.
Всего десять дней не видели они русских солдат. Но каких тяжелых, невыносимых дней!
