Мама так строго и так спокойно посмотрела на меня, словно облила холодной водой из лейки.
— Если ты не возражаешь, то о Матвее мы после поговорим, а сейчас давай поговорим о главном.
И так она это сказала, что мне, ей-богу, стыдно стало, стыдно за свое малодушие, и я сразу успокоилась. А мама говорит:
— Ты, надеюсь, не думала съездить вот так на часок на загородную прогулку и тут же совершить великое открытие?
— Нет, нет! Как ты, я говорила себе, что так в жизни не бывает. Мы же с Матвеем на раскопки Рязанова ездили, просто так, прогуляться — и вдруг перед носом гора Мефистофель.
— Подожди, Татка. Вот тут-то самая соль. Неужто ты не поняла ничего? Есть такая гора, понимаешь! Есть! Есть! Значит, карта правильная. Ты поняла это?
Я с удивлением посмотрела на маму:
— А разве ты когда-нибудь сомневалась, что она правильная?
Мама замолчала, а потом подняла на меня глаза. Я увидела в них слезы, но совсем не горькие, нет. Мне показалось — не знаю, правильно ли я поняла, — что в мамином взгляде была такая любовь и еще что-то, как будто она довольна мной, что ли.
— Да, мой глупыш, ты всегда верила по-настоящему и потому ты и нашла. И все будет прекрасно. Прекрасно. Татка!
— Еще бы, мамонт…
Мы молчали. А потом мама сказала:
— А теперь, Татка, наберись терпения. Я напишу кое-кому из археологов, кто в этом хорошо разбирается. Здесь нужен опыт. Опыт и авторитет, это для того, чтоб дали экспедицию. Ну и ты, конечно, будешь работать в этой экспедиции. А пока что почитай кое-что, я тебе подберу… — И мама вдруг как будто поперхнулась и как-то непонятно многозначительно сказала: — И знаешь что, Татка, займись-ка ты снова плаванием.
* * *
Конечно, когда мне мама сказала насчет плавания, я ничего не поняла. Я только подумала, что она хочет, чтоб я отвлеклась. Как известно, всякие там физические упражнения благотворно действуют при душевных волнениях. В здоровом теле — здоровый дух. Но как я плохо, оказывается, поняла свою маму. Только потом, в Ленинграде, и еще потом я вспомнила этот мамин совет. Мама, когда ты меня перестанешь удивлять, ну что ты за человек!
Ну, а пока что я вернулась в свою секцию. В раздевалке, или, как мы всегда называли ее, в предбаннике, негде было зернышку упасть, время как раз сейчас такое горячее — скоро республиканские соревнования.
Не успела я принять душ, как узнала не менее полсотни свежих анекдотов и все новости. И что Ирка получила мастера, и что от нас хотят забрать Виталь Иваныча, и что мы этого ни за что не допустим, и что Светка с Володей подали заявление, и что Юрочке врачи запретили категорически заниматься подводным плаванием.
Я спросила девчонок, не знают ли они, куда переложили причиндалы из моего шкафчика. II тут вдруг одна ехидна, Майка Елисеева, говорит на всю раздевалку:
— Да что ты, Таточка, разве ж Виталь Иваныч даст притронуться к твоему шкафу, да это ж неприкосновенное место! Ты же у нас без пяти минут олимпийская чемпионка.
Все засмеялись, но я нисколько не обиделась. А если уж говорить честно, мне было приятно, что не выбросили вещи из моего шкафа, а значит, не забыли меня и ждали, что я приду.
Я надела купальник, натянула шапочку, взяла свои ласты и вошла в помещение бассейна. Здесь стоял такой шум — хуже, чем в предбаннике. В бассейне вообще очень хорошая акустика, и наши ребята даже собирались устроить здесь концерт с гитарами.
Разговоры, смех. Тренер кричит в рупор:
— Иванов, на пятую дорожку, на пятую, я тебе говорю, черт тебя дери! Ты что же, не слышишь? На четвертую пойдет Власов!
И тут я увидела Виталь Иваныча. Он уже заметил меня, подходил и улыбался. Ну все-таки какой он мировой дядька и как нам всем повезло, кто у него занимался. Он подошел, протянул мне руку и сказал:
— Я знал, Татьяна, что ты вернешься, и рад, что не ошибся. Понимаешь ли, такой талант не может пропасть, так не бывает, а если и бывает, то не должно быть; жалею, что этого твоя мама не понимает.
Я хитро-хитро улыбнулась и сказала:
— А догадайтесь, кто меня сюда прислал?
Виталь Иваныч поднял на меня глаза.
— Мама, конечно. И она все на свете понимает.
