«Вот тебе белка… а вот и свисток!» — думал он сейчас, размазывая грязь по потному лицу и поливая макушку водой из бутылки.
Гобовда переворошил горы бумаг и почувствовал, что тонет в них, уже не воспринимает текста, теряет самообладание. Оп поймал себя на том, что, не забыв еще одних фамилий, читает другие и в голове рубится винегрет из начальных слогов, складываясь в бессмысленные сочетания: ШуМиКаРаТуБо!
Наконец следователь сдался и попросил у командира части помощников. Тот с большим трудом выделил трех солдат. Работа пошла быстрее, только теперь Гобовде пришлось попотеть в полном обмундировании.
Лейтенанта Кторова А.К. в списках личного состава в.ч. 22539 не нашли. Никогда не прибывал человек с такой фамилией в часть!
Такой финал не обескуражил Гобовду — он ждал его. Еще когда трясся в грузовике по пустыне, думал о такой возможности и намечал два варианта.
Первый. В архиве есть след Кторова. Тогда двигай, лейтенант, дальше по следу.
Второй. Если это действительно зверь (а в этом Гобовда еще сомневался), он попробует запутать след, и тогда пригодится все, что есть в следственной панке.
Пришлось развязать папку. Пришлось снова, с первого листочка, перевернуть архив. Забыв про фамилию, помня только имя-отчество, Гобовда отобрал восемь личных дел, в каждом из которых значилось: «и.о. Андрей Корнеевич». Восемь личных дел сверил с одним — тем, что покоилось в папке еще с училища. У одного «Андрея Корнеевича» данные были капля в каплю, как у Слюняева-Кторова. Сходились место, «месяц, год рождения и другие отправные данные, вплоть до оценок в экзаменационном листе. И «папаня» у него был старый партизан К.Ф.Слю-няев, и не Кторов он был…
Впрочем, не все сходилось. В копии личного дела указывалось, что он женат, назывались имя и адрес жены, учительницы небольшого кишлака, но больше всего лейтенанта поразила приписка, сделанная чьим-то бисерным почерком: «По сообщению жены, получившей похоронную, погиб в боях на р. Халхин-Гол в 1939 году».
Жена погибшего летчика жила в кишлаке Тахтыш-Чок. Нужно ехать туда.
В этот день с юга в пустыню ворвался свирепый ветер бис-кунак [3]. На дороги и тропы он двинул барханы, поднял в воздух пласты бурого колючего песка.
…Вся пустыня до горизонта была завернута в серое пыльное облако. Плотный ветер ощущался, как живая масса. В небо гигантскими черными воронками уходили смерчи. Блеклый утренний свет еле пробивался сквозь мглу. Казалось, все живое попряталось, притаилось и пережидало бурю! Но нот! Сквозь ураган двигались люди. Гобовда и шофер ложились грудью на ветер и шли. Ни раскаленный песок, бьющий по забинтованным лицам, ни сыпучий грунт, засасывающий ноги, ни жар пустыни, обжигающий легкие, не останавливали их. Взбираясь на барханы, они падали на четвереньки и ползли, помогая друг другу. Иногда присаживались за каким-нибудь из песчаных бугров, сверяли но компасу направление и снова брели вперед. Останавливались, осматривались. Но пустыня была закрыта мутной, непроницаемой завесой, а барханные цепи казались волнами бушующего моря. Желтыми волнами. В них, как и в голубых, гибнут, только не тонут, а умирают от жажды.
Время подходило к полудню. Горячий воздух перехватывал дыхание. Даже гранит не выдерживает дневного жара пустыни — трескается, а люди шли, волоча ноги по сыпучему песку. Остановки стали чаще, отдых продолжительней. Гобовда начал отставать. Пройдя еще немного, он сел на песок. Черный вихрь угрожающе пронесся над его головой. К нему вернулся спутник и, оттягивая бинт, закрывающий рот, закричал:
— Товарищ лейтенант, где-то здесь, совсем немного осталось. Не найдем, тогда…
— Что — тогда?
— Взгреет меня командир части за оставленную машину! — Он махнул рукой и, выплевывая песок, помог товарищу подняться. — Не отставайте!
Поддерживая друг друга, они взобрались на холм и свалились в мягкую горячую пыль. Шофер сел, повернулся спиной к ветру, посмотрел в сторону, где, как ему показалось, виднелись какие-то силуэты. Внезапно он вскочил, протер глаза: прямо перед ним маячил кусок глинобитной стены и пригнувшийся к земле куст саксаула.
