Казаров не на шутку рассердился.
— Послушай, женщина! Ты говоришь пошлости!
— Ха!..
— Ты больна, Инна. Тебе необходимо лечиться. Ты впадаешь в истерию и отравляешь жизнь всем, кто с тобой соприкасается.
— Прежде всего — тебе, разумеется.
— И мне в том числе.
— Спасибо. Ты откровенен.
— Ты становишься вздорной мещанкой. Ты — не ты! Я тебя знал не такой. Ты растеряла сокровища своего духа, богатого и редкого духа..
— Прикажете сделать реверанс?
— … ты становишься какой-то мелкой стяжательницей, ничего не хочешь знать, кроме своих личных удобств, своего себялюбивого спокойствия. Ты хочешь какого-то вечного праздника, а жизнь — далеко не праздник. Только заурядной женщине нет никак го дела до других людей, до высшей справедливости. Но я-то ведь знаю тебя за другую, и мне больно видеть тебя такой!
— Какой великолепный монолог! И как артистически построен! В переводе на будничный язык это должно звучать так: «Ты — дрянь, безнравственная женщина, эгоистка; если не преступница, то подстрекательница к преступлению, тебе нравится совращать с пути добродетели чистых и неподкупных людей»…
Кадаров грубо отстранил Инну и направился к дверям:
— Я вижу, мне лучше всего уйти.
Инна быстро вскочила и загородила дверь:
— Ты не уйдешь! Ты не оставишь меня в таком состоянии!
— В последнее время ты постоянно в таком состоянии.
— Тем стыднее должно быть тебе, Владимир.
Казаров с жестом усталого, измученного человека отошел к окну. Инна, опершись о косяк двери, тяжело дышала. Когда волнение несколько улеглось, она заговорила:
— Владимир, я твердо решила договориться сегодня до чего-нибудь определенного. Сейчас должна решиться моя судьба. Или я верну себе украденное у меня счастье, верну твое сердце…
— Мое сердце не переставало принадлежать тебе.
— Или верну себе твое сердце, или… Ты знаешь меня… Решимости у меня хватит… И тогда, если ты честен, ты должен будешь узнать, что такое позднее раскаяние, сожаления и угрызения совести…
— Это что же? — угрозы? — повернулся к ней Казаров.
— О! Решимости у меня хватит!..
— Не будь сумасбродной. У тебя есть муж, который…
— Мой муж — ты, а не тот маньяк, что бродит там наверху, вокруг своей негодной мазни!
— Инна!
— Что — Инна? Я защищаю свою жизнь! Мне не до изысканных оборотов речи! Ты, ты, Владимир, виновник этого страшного, противоестественного преступления… Ты вынудил меня жить с мертвецом, воскресшим из гроба… О, я догадываюсь, у тебя были на это серьезные основания!.. Если мои подозрения справедливы, — а это мы сейчас узнаем, — ты… ты… попросту — низкий подлец!..
Казаров медленно повернулся, спокойно сделал несколько шагов к Инне и, с сожалением покачивая головой, сказал тихо и задушевно:
— Инна!.. Инна!.. Кто тебя подменил?…
— Кто?.. — Глаза Инны сверкали, волосы растрепались. Она резко вскинула правую руку и указала в потолок. — Живой мертвец!
— Но это — мой друг! Друг и товарищ моего детства!
— А я — твоя жена. Часть тебя самого. А на всю эту этику и порядочность, на твое смешное донкихотство мне плевать!..
— Ну, это уже цинизм!
— А не цинизм то, что ты доводишь меня до сумасшествия?
— Ты требуешь от меня преступления…
— Ты сам подготовляешь его.
— Я никогда не был изменником..
— Это тебе только кажется.
— Пусти меня, я хочу уйти…
— Не пущу… Мы ни до чего не договорились…
— Пока Николай жив, в наших отношениях ничего не может измениться. Следовательно, не о чем и говорить… Пусти меня…
— Ты хочешь уйти?
— Да.
— Хорошо… Ты помнишь, что в доме есть оружие…
Казаров почувствовал, как будто кто-то хлестнул его по сердцу бичем. Ему захотелось схватить эту несчастную женщину в объятья, няньчить ее, как ребенка, плакать над ней к утешать ее простыми — простыми и ласковыми-ласковыми словами. Но какой-то демон упрямства, ложный стыд припертого в угол мужчины, помешали ему это сделать. Стараясь казаться твердым, он жестко ответил:
— Отлично помню.
Инна, придерживаясь за косяк руками, переместилась от двери к стене и тихо сказала:
— Уходи.
Не глядя на нее, Казаров вышел из комнаты. Когда он был уже за калиткой, сзади открылось окно.
— Прощай, Владимир…
Казаров не оглянулся. Крупными шагами, не разбирая дороги, он шел к реченке.
