Валялись и подлинные мертвецы: им заклеило рот и нос — они задохлись.
В некоторых местах президент наблюдал, как пристреливали задыхавшихся лошадей, у которых морды были заклеены мешком от овса, сделанным из липучки.
Фронт превратился в колоссальный лагерь не то прокаженных, не то сумасшедших. Ни выстрелов, ни обычной боевой суеты не было: о неприятеле никто и не помышлял. Но все были озабочены и напуганы гораздо больше, чем если бы на них надвигалась вражеская атака. Мрачные или злобные лица, посиневшие точно от холода, унылое или недоумевающее выражение глаз, нервные движения, ругань, стоны — все это подавляло президента и его свиту, и они терялись, не зная, что предпринять и даже что сказать.
— Да, ведь, это целое народное бедствие! Что же делать?
Он испуганно, вопросительно оглядел свиту.
Во всяком случае президенту нужно было что-то сказать. И он обратился к фронтовикам с речью. Он говорил о родине, об ее чести, о необходимости победы, о зазнавшемся враге. Тоном полной уверенности сказал, что прилипание — вещь временная и неопасная. Она, если не сегодня, так завтра, наверное, будет уничтожена, и армия — победоносная, могущественная, единственная в мире, вернется домой к очагам, семьям и мирной работе.
Речь его была длинна и патетична, но он ее еще не кончил, когда к нему протискалась кучка солдат и офицеров, бесцеремонно подергала за полы пальто и возбужденно заговорила:
— Речи мы слышали, господин президент… Нам их не надо. Лучше дайте нам сведущих докторов, чтобы они спасли нас от липкой болезни… Слышите? Докторов! Докторов! Выпишите их из-за границы, если наши ничего не смыслят… А победа — какая там победа, если мы сами побеждены липучкой!
>Речи мы слышали, г. президент, дайте нам докторов, докторов!
Президент не нашелся, что сказать, и только растерянно заулыбался во все стороны. Ему хотелось скорее уехать. Он направился к автомобилю. В это время к нему протискался чиновник связи и вручил радиотелеграмму: «Химик Бетье исчез. Дезассепс не изготовляется. Розыски предателя тщетны. В Париже наростает возбуждение! Торопитесь возвращением». Он читал, а сотни глаз впились ему в лицо и, по его выражению, пытались понять смысл известия. Президент побледнел, робко глянул на толпу, встретился глазами с ее жутким, вопрошающим взглядом и, силясь улыбнуться, залепетал:
— Да, да… это ничего… так… — из дому — семейное. Я пришлю докторов, ученых… конечно… все будет в порядке…
Сел и укатил, оставив за собою вонь бензинного перегара и облако пыли.
IX.
ОН въезжал в Париж и наблюдал из окна автомобиля. Кучки народа собирались вокруг отдельных лиц в военных шинелях… Огромные хвосты солдат и офицеров перед дверьми больниц, амбулаторий и квартир врачей. Бегут, кричат, жестикулируют… Несут и везут на подводах людей во что-то закутанных, точно во время похоронной процессии. Куда? Зачем? Неужели это все пораженные ассепсанитасом с фронта?
Когда он приехал к себе, приемная была заполнена министрами, высшими чинами учреждений, военными всех рангов. Он раскланялся и вошел в кабинет. Там уже ожидал его первый министр.
— Что же мы будем делать, м-сье Лясомм?
— У меня на руках странное донесение, господин президент. Армия неприятеля и часть его населения в пограничной полосе также объяты липучкой.
— Для меня тут нет новости, м-сье Лясомм. Мне и немногим другим был известен договор генерала Альма с химиком о производстве для английских войск ассепсанитаса. Армия врага прилипла в результате полета над его траншеями нашей эскадрильи, это входило в наши планы. Но нам совершенно непонятно, почему прилипла ваша армия? Конечно, сейчас наводить следствие несвоевременно. Надо сначала поторопиться избавлением от липучки всех прилипших. Как не сумели укараулить Бетье?
— Поиски еще идут, господин президент. Я думаю назначить за его голову награду.
— Разумеется надо. Только — вдруг он не явится? Надо принять самим меры. Назначьте крупную награду за открытие средства от липучки. Пусть химики поработают! Но скорее… А кока необходимо созвать совещание лучших наших медиков: ведь, нужно же что-нибудь предпринять для облегчения прилипших.