Мир приключений, 1924 № 02 - страница 42
— Ты! не знаешь, какого чорта нужно здесь этому переулку?
Услышав эту фразу, так причудливо построенную, я, не приоткрывая глаз, спросил:
— Ты хочешь сказать, какого чорта нам нужно в этом переулке? Но разве ты забыл, что мы по твоему желанию идем в кинематограф?
— Ах, отстань, пожалуйста «по твоему желанию, по твоему желанию»… Я тебя спрашиваю: каким образом Глинищевский переулок очутился на Чистых прудах?
Услышав это невероятное сообщение, я решился открыть глаза. Действительно, это был Глинищевский переулок, я его сразу узнал, так как несколько лет тому назад жил там. Но это же нелепо: от меня Глинищевский переулок, по крайней мере, в получасе езды на прямом трамвае, а тут мы его достигли через 15 мин.
Настала моя очередь подшпилить Гаевского на законном основании.
— Вот! Нельзя и глаз закрыть. Впрочем, я должен был заранее знать, что ты меня заведешь к чорту на кулички. Доверился!! Как только мы в такую погоду домой пойдем? Ни одного извозчика, не говоря уже о том, что трамваи к тому времени…
— Не хнычь. Я тебя не тащил. Сам навязался.
Вот это мило! Я же оказывается и виноват.
Не найдя, что возразить на этот обидный упрек, я промолчал и мы продолжали путь в прямом направлении. Увидев вдали яркое освещение, мы направились туда; оказалось мы вышли каким-то образом на Триумфальную Садовую. На месте театра Вс. Мейерхольда стояло расцвеченное яркими полуваттными лампами здание кинематографа «Колизей». Что это был «Колизей» — в этом не могло быть никакого сомнения. Там и тут были расклеены яркие плакаты, изображавшие захватывающие сцены из серийной драмы американского киноромана «Похититель бриллиантов». На меня плакаты действуют притягивающим, прямо гипнотическим образом. При виде их во мне тотчас же загорается непреодолимое желание увидеть и ту драму, эпизоды которой они изображают. Так и тут. Несмотря на всю неприятную переспективу в недалеком будущем, часа через два-три, возвращаться пешком домой, я без колебаний вошел за Гаевским в освещенный подъезд «Колизея».
По некоторым соображениям и не желая окончательно портить себе и без того испорченное настроение, я не обратил внимания на цены местам, предоставив Гаевскому заняться этими пустяками и приобрести билеты (я знал, что плохие места он не долюбливает и в этом отношении был спокоен).
Когда мы вошли в фойэ, меня рассмешили находившиеся там граждане. Они имели вид облитых водой кошек или в конец промокших куриц. И до какой степени непривлекательно действует проливной дождь даже на приятных гражданок.
Стулья в фойэ были все заняты.
Буфет торговал во всю.
— Давай, голубчик, выпьем чайку, погреемся, да по парочке пирожных… предложил было я Гаевскому.
— Возьми, да пей, если тебе нужно, — как бульдог пролаял он.
«Видимо на его нервную систему скверно подействовала сегодняшняя дислокация московских улиц» — подумал я.
Желая узнать, как подействовало это необычное явление на психику других посетителей кино, я выбрал одного гражданина, наиболее добродушного по виду, подошел к нему и, извинившись за беспокойство, спросил:
— Скажите, пожалуйста, почему этот кинематограф, находившийся до сих пор на Чистых прудах, сегодня находится здесь?
Гражданин широко раскрыл глаза, посмотрел на меня так, как будто он сомневался в моих умственных способностях и, несколько ускорив шаги, стал продолжать хождение по фойэ, так ни чего мне и не ответив. Две девицы, слышавшие мой вопрос этому гражданину, не сдержались и фыркнули. Я постарался бросить на них уничтожающий взгляд. Не знаю, насколько это мне удалось, знаю только, что и после этого они продолжали свое бессмысленное хождение.
Оркестр играл мелодии, не сулившие ничего доброго слушателям. «Господи», — тоскливо думал я, «чем-то все это кончится? Идет невероятный дождь, здания по своему собственному желанию переходят с места на место и никто на это никакого внимания не обращает… И даже в моих умственных способностях сомневаются… Что же будет дальше?»
Затрещал звонок и прервал мои размышления. Публику стали впускать в зрительный зал, великодушно позволяя занимать места, согласно купленным билетам.
