Мир приключений, 1924 № 02 - страница 41

Жервеза осталась в Новой Каледонии и, после смерти своих родителей, в 1880 г. она вышла замуж за торговца бакалейными товарами.

СЛУЧАЙ В КИНЕМАТОГРАФЕ

Рассказ А. П. Горш.

Иллюстрации М. Я. Мизернюка

Осень. Проливной дождь. Вечер…

Я лежал на диване.

— Видишь ли, Гаевский, — сказал я своему приятелю, — я знаю, что если я дал слово, то должен его сдержать. Но пойми же: куда к чорту мы пойдем? Уже поздно, а главное — отвратительная погода. На улице ни одной приличной собаки нет. Хорошо тебе — ты пришел в непросыхаемом, я хотел сказать — в непромокаемом пальто и дождь для тебя — что гусю вода, а обо мне и как я пойду — ты замалчиваешь. Освободи-ка ты лучше меня на сегодня от моего слова и давай поговорим о чем-нибудь.

Гаевский посмотрел на меня с плохо скрываемой и еле сдерживаемой яростью и сказал:

— Но, ведь, ты отлично знаешь, что сегодня идет последняя серия «Похититель бриллиантов». Через сорок минут в «Колизее» начнется последний сеанс и если мы сейчас не пойдем, то развязки этой картины мы не увидим никогда, потому что картина уедет в провинцию, и не увидим благодаря тебе.

— Нет, это чорт знает что такое, — вдруг вскипятился он, — да ты из рафинада, что ли? Растаешь, если вымокнешь раз?

— Голуба моя, да я развязку тебе наперед всю расскажу, как и самую картину мог бы рассказать, не видя ее совсем. Герой, героиня, несколько штук подлецов. Таинственная личность в маске. Герой и героиня попадают в разные неприятные истории и ловушки, расставляемые подлецами и друг-друга выручают. Если же им самим это не под силу, то на помощь приходит благожелательно настроенная к ним и таинственная личность в маске, которая и выручает их. Потом герой или героиня находят клад или получают наследство, благополучно женятся, а подлецов сажают на электрический стул. Вот и все. Вообрази, что видел окончание «Похитителя бриллиантов» и успокойся. Сядь и поговорим о пятнах на солнце. Я слышал, что их можно вывести патентованным средством, изобретенным…

— Да ты что, смеешься, что ли или шарики из головы растерял? Поди ты к чорту со своими пятнами, из за тебя последний сеанс прозеваешь, знал бы лучше не приходил. — Свирепо проговорив последние слова, Гаевский вышел, хлопнув дверью.

«Совсем раскипятился парень» — подумал я. «Ну, ничего, по дождю пройдется, живо остынет. А все-таки, пожалуй, он этого не забудет и при случае мне от него здорово достанется. Как бы его умилостивить?» — раздумывал я. Думал, думал и ничего не придумал. «Видно, один выход — нагнать его и итти вместе».

Потягиваясь и еле сдерживая зевоту, я поднялся с дивана, наскоро оделся. При свете газовых фонарей на улице я увидал быстро шагавшую фигуру моего приятеля.

— Гаевский! — закричал я, стой, чорт! Иду.

— Давно бы так, — огрызнулся он. — А то — «поговорим о пятнах». Тоже придумал… — уже совсем успокоившись добавил Гаевский.

Видно изрядный дождик его в некоторой степени охладил, так как я, зная его характерец, ожидал обильного словоизвержения, а может быть и неуместных размахиваний руками. К счастью, все обошлось мирно.

В это время подул сильный ветер и дождь усилился. Мое промокаемое пальто оправдало свое назначение и стало промокать. Чтобы несколько предохранить себя от воды, заливавшейся за шиворот, и брызг в глаза — я поднял воротник и надвинул кепку поглубже.

— Ну, брат, ты иди впереди, а я за тобой, а то я теперь не особенно хорошо разбираюсь, где нахожусь, и не дай бог еще кого-нибудь с ног сшибу.

— Да уж ладно, довольно из себя казанскую сироту строить, — буркнул Гаевский.

Имея впереди хорошего, хотя и несколько свирепого проводника, я вполне на него положился и шел почти совершенно закрыв надвинутой кепкой глаза, так как дождь в это время еще более усилился. Но дождь этот был очень странный: несмотря на то, что он был сильный, брызги его были мелки, как пыль, и совершенно застилали глаза. Шли мы уже минут 15, хотя даже при медленном шаге до «Колизея» было максимум 10 минут ходьбы. Я приписывал эго тому, что при дожде мы подвигаемся несколько медленнее, однако, через минуту, я услышал сквозь водопад дождя голос Гаевского, в котором слышалось плохо скрываемое раздражение.