Усадьба предков Татьяны, если к ее жалкому домику это слово применимо, называлось по имени прадеда ее Миикола (дом Николая). Вся деревня, как и соседние Палкеала, Лапанайнен и Йоусейла, была православной, и вплоть до 1918 года финских фамилий в деревнях не было. Были Степановы, Сидоровы, Пахомовы, Еремеевы, Ивановы. Причем состояли однофамильцы в каком-то дальнем родстве, совершенно не прослеживаемом, были не только соседями, но еще и сверхдальними родственниками. Выйдя замуж за Василия Степанова, Прасковья просто вернула себе мамину фамилию.
Бабушка ее по матери была финкой, проданной помещиком Кузовым в Петербург. Звали ее Оуте Коммонен. Сказания о тяжкой доле крепостных финнов сохранили легенду о том, как ее брат, будучи проездом в Петербурге, увидел, как его сестра стоит на столичной улице босиком и без верхней одежды. Слезу, конечно, прошибает, но я своими глазами читал документы, где за меньшие зверства по отношения к крепостным их владелец резво свистел в кандалах на каторжные работы. Либо в Петропавловку на веки вечные, как та гнусная помещица Салтыкова. В том случае, если факт становился общеизвестным. По отношению к деревенскому захолустью правила и законы не действовали, потому что крепостные потому и «в крепости», что их там крепко барские управляющие держали, не давая возможности куда пожаловаться.
В городах же, особенно в столичных, крепостные, если верить Своду законов Российской империи, имели много прав и немного свобод. Хотя в бумаге-то одно, на деле – другое. «…Вот парадный подъезд…» Но иногда просители все же добирались до справедливости, или в городе кто обращал внимание на нечеловеческие выходки господ. Тогда дело могло окончиться для него печально. В Тверской губернии после 1861 года бывшие крепостные 26 раз подали в суд на помещиков, несправедливо давших им землю после Манифеста об отмене крепостного права, и все иски выиграли. Кое-кто из господ по 25 лет каторги схлопотал. Так что насчет бесправия надо смотреть. А Салтычиха, так та вообще пожизненно села в крепость по Именному указу императрицы, причем в каменную, а не законодательную. И уж коли сама Екатерина наказала злодейку, видимо, случай со зверствами был исключительный. Редкий. Так что в стоящую нагишом молодую девушку посреди европейской столицы, на морозе, да после похода русских до Франции и Лейпцига, – не верю категорически.
Но, как дальше повествует народная финская молва, брат положил родственницу в мешок и увез в Финляндию. Там она и вышла замуж за деда Параски, который был деревенским колдуном. Так что язычество в православной деревне Васкела вполне уживалось с христианством. Если кто не верит, то по справке какого-то культурного органа на территории Запорожского поселения числится «собрание камней искусственного происхождения». Как раз в районе Лугового. В лесу, что левее деревни, есть сложенные пирамидой камни, которые еще до революции позиционировались как капище или жертвенник. Видимо, туда и похаживал деревенский колдун из Васкелы. Да и на внучку, видимо, язычество отпечаток наложило. Она природу и процессы в ней понимала как никто, как ведьмы, как карельские арбуи (шаманы) да колдуны, имеющие к этому дар. «Ведьма» – «ведающая то, чего мы не в силах осознать». У четы этой степановской и родилась мать ру-нопевицы, Татьяна, вышедшая впоследствии замуж на русскую сторону за Никиту Никитина, местного кузнеца из деревни Мискула (она же Мякиенкюля). Кузницу, дом и земельный надел Никита Никитич брал в аренду у помещика, того самого Кузова, в чью крепость после замужества и попала ранее свободная финка Татьяна Степанова.
В семье кузнеца родилось четверо детей, младшей из которых была Прасковья (род. в 1833 г.). Этим именем ее нарекла крестная, которая была управляющей в имении помещика. У нее была своя дочь по имени Прасковья, такое же имя получила и крестница. Когда Параске было четырнадцать лет, умерла мать, а вскоре и отец. Старшая сестра Евдокия вышла замуж и ушла в Петербург. Брат Васле (Василий), старше ее на шесть лет, сработал кучером у помещика и занимался после отца кузнечным делом в арендуемой кузнице. Помещик велел ее закрыть и заниматься только лошадьми и каретами. Василий не подчинился, за что его высекли настолько сильно, что он не мог двигаться и через несколько дней умер. Еще один брат, Вюетери, тоже был крепостным у того же хозяина. Каким образом Гаврила Степанов (в финском варианте Каурила Тепаннанпойка) из материной деревни Васкела узнал о существовании Прасковьи из Мискулы и каким образом выкупил себе жену у Кузова – врать не буду, не присутствовал. Но, лишившись 23 рублей из будущего семейного бюджета, молодая пара Степановых поселилась в убогом жилище Гаврилы на самом краю бывшего берега озера Суванто. Кивиниемскую перемычку еще не взорвали, а Суванто уже вытекло. Что видела тогда Параскева на месте сегодняшних порогов – сказать не берусь. А фотографии тогда еще не существовало. По крайней мере, в наших краях.
