Мой план действий предусматривал следующее: снова встретиться с бывшим десантником Витьком, купить необходимое оружие у прапорщика Руденко и, по возможности, как можно скорее совершить акты возмездия. Акты возмездия? Не есть ли это призыв к антигосударственной деятельности? Отнюдь. Это я обращаюсь к тем чиновникам, кто считает, что достаточно завести на невыразительном облике своем ленинскую бородку и лысину, и ты Владимир свят Ильич. История, повторю, имеет свойство повторяться. Сначала — трагично, а потом — комично. Вы, господа, комики, гомики, поцики, цуцики и дурики. Публика над вами потешается, а вы надуваете щечки и думаете, что от вас что-то зависит. Ровным счетом ничего. Выразился бы крепче, да культура, блядь, речи не позволяет!
Я — сын своего замордованного трудового народа, и он дал мне мандат (прошу прощение за это словцо!) на отстрел рептилий переходного этапа нашего трудного пути.
Столица встретила меня со сдержанной радостью, как мать сына, распутничавшего всю ночь. Все магистрали были забиты транспортом, и мне пришлось ковылять на попердывающим «дедушке» по переулочкам и тупичкам. Наконец, прибываю на театральную площадь, где мы договорились о встрече с бывшим десантником. Витек сидит в своем желтеньком «жигуленке», отмахивает рукой — следуй за мной.
Поездка наша была скорой — за Савеловским вокзалом находилось огромное производственное здание бывшего, очевидно, оборонного предприятия.
Подъехав с тыльной стороны, выходим из машин. Жмем друг другу руки. Витек смеется: что с лицом, погранец? А что такое, десантура? Будто рашпилем прошли по морде? А-а-а, это комары — лучший рашпиль.
На проходной моего товарища знают, и мы заходим на территорию без проблем. Теперь бы выйти, шучу я. Потом спускаемся по лестнице вниз и долго идем по коридорам, напоминающим катакомбы.
Наконец, попадаем в небольшое помещение, похожее на оружейный склад. Под кирпичным потолком тускнели лампы в сетчатых намордниках. Металлическую дверь открыл нам пасмурный человек с краснознаменным лицом прапорщика. Впрочем, это и был прапорщик Руденко, нужный нам.
— Хлебнем? — вопросил с надеждой.
— За рулем, дядя Лёня, — ответствовал мой спутник.
— Понюхаете, — указал на стол и стулья. — Новое поколение выбирает «Пепси», — проговорил с презрением. — Тьфу! Измельчал народец, измельчал.
Мы вынуждены сесть. Страдая, прапорщик разливает водку в стаканы. Я смотрю на стеллажи, на них чернеет стволами боевое оружие, как наступательное, так и оборонительное.
— Так выпьем же за славу российского оружия! — говорит прапорщик, поднимая стакан. — Чтоб его было много. Как водки.
— Хороший тост, — соглашается Витек.
— А чего стакан с ушами такой? — неожиданно обращается господин Руденко ко мне.
— Стакан с ушами? — переспрашиваю.
— С рожей?
— Комары, дядя Леня, — хмыкает мой приятель. — Нажрался и заснул под кустиком.
— А-а-а, — тянет понимающе прапорщик. — Наш человек?
— Наш-наш.
— Ну, за оружие и наше богатство — людей, — залпом выпивает двести командирских. — Чего надо? — Нюхает некую промасленную деталь, валяющую на столе.
Я отвечаю.
— Ух, ты! — покачивает головой прапорщик. — С виду попугайчик, а на деле — орел, — поднимается на ноги. — Тити-мити покажи?
Я выкатываю на стол долларовое «колесо», как это часто делают герои в фильмах не про нашу жизнь.
— Пшли, — говорит прапорщик, и я иду за ним в глубину помещения, как приговоренный к смерти.
Через четверть часа становлюсь обладателем гранатомета «Муха» и оптической винтовки «Ока-47» с лазерным целеуказателем. Если к ним присовокупить ТТ, два ПМ и одну Ф-1, то вполне можно начинать наступательную операцию по всему фронту.
— Круто, погранец, — восхищается Витек и предлагает помочь. — Люди наше богатство, — цитирует прапорщика. — Есть хлопцы, из войны только-только вышли.
Я благодарю: нет, мои проблемы буду решать сам. Зачем тем, кто вышел из боев на окраине кровоточащей империи возвращаться в побоища столичного значения?
Прощаясь, мы почему-то вспоминаем Илюху, блаженного человечка, далекого от проблем этого ссученного во всех отношениях мирка.
