Как минимум это меня заинтриговало. «Выступление каледонских артистов» звучало под стать демонстрации сухой воды или тяжелого вакуума. Кроме того, не исключалось, что в этом мероприятии может участвовать кто-то из моих учащихся. Я хотел навести справки у Торвальда, но он уже ушел, так что, очень может быть, как раз на этот вечер.
Ну, как бы то ни было, действо явно было необычным, и мне не хотелось его пропустить. Я позвонил Аймерику и выяснил, что он, оказывается, весь день просидел на месте, маясь от скуки и отвечая на технические вопросы. Он был более чем готов где-нибудь поужинать, а я, после тяжелой дневной нагрузки, просто-таки изнемогал от аналогичного желания.
Мы договорились встретиться в ресторане номер девятнадцать, излюбленном местечке Аймерика.
Я не стал заводить своего «кота», поехал на такси-трекере.
Сидя на заднем сиденье, я наслаждался тем, как быстро и бесшумно машина взбирается по крутым склонам холмов. Мне вдруг пришла в голову мысль о том, что Утилитопия и в самом деле чего-то лишится после внедрения спрингер-транспортировки, а ведь еще совсем недавно я был готов поклясться, что все совсем наоборот. Ресторан номер девятнадцать сумел приобрести такую популярность, что неумолимый «налог на развлечения» заставил его владельцев разместить заведение менее чем в двухстах метрах от главных ворот муниципального предприятия по переработке отходов, что, по чистой случайности, означало, что отсюда открывался неплохой вид на окрестности. Трудно было представить, каким образом хозяевам ресторана удалось выбить разрешение на обзаведение окнами, однако окна все же имелись.
Примерно каждые полминуты занудный компьютерный голос напоминал о том, что держать окна незакрытыми и одновременно включать отопление — это непростительная трата энергии. Я не обращал на это ровным счетом никакого внимания и с превеликим удовольствием наблюдал за тем, как играет свет солнца второго полудня на ледяных вершинах Оптималей. Я решил, что непременно надо будет сходить в горы до отъезда.
Фирменное блюдо ресторана номер девятнадцать именовалось «пастушьим пирогом». В приблизительном переводе это означало «донельзя переваренные овощи и куски непрожаренной баранины в пересоленном картофельном пюре».
— Знаешь, я, похоже, акклиматизируюсь, — признался я Аймерику, заказав вторую порцию фирменного блюда. — Мне уже начинает нравиться здешняя стряпня.
— Просто привыкаешь к холодному климату, — отозвался Аймерик. — А куда тебя пригласили? И кто? Честно говоря, тут, похоже, многое изменилось за время моего отсутствия.
Когда я тут жил, ничего похожего и в помине не было.
— Я понятия не имею о том, что это за действо, — ответил я. — А место называется «Временное передвижное кабаре». До начала еще полтора часа, так что мы спокойно можем посидеть здесь, слопать десерт и поболтать. Ведь мы с тобой почти не разговаривали с тех пор, как здесь оказались, — дел было по горло.
Аймерик вздохнул.
— Куча дел и мало разговоров — это типично каледонская ситуация. Вынужден признать. Жиро, ты приспосабливаешься намного лучше, чем я ожидал.
Это меня задело и напомнило о последнем письме Маркабру, в котором он сетовал на то, что пишу я, словно «незнакомец по имени Жиро».
Я молчал и думал, а Аймерик безмолвно наблюдал за мной.
В конце концов он улыбнулся и сказал:
— Что-то у тебя нос такой распухший.
— Издержки занятий с новичком, — объяснил я.
— О, — только и сказал Аймерик.
Я вспомнил о том, что первые пару лет жизни на Уилсоне Аймерик был неуступчивым и сердитым молодым человеком и порой то обрушивался на аквитанские устои с яростными обличениями, то скатывался в злобное и занудное морализирование. Тогда ему было на четыре года больше, чем мне теперь.
— Наверное, люди тут взрослеют по-другому, — негромко проговорил я.
— Само собой. Для себя я это объясняю так: сначала мне пришлось повзрослеть, а уж потом помолодеть. Это было до предела странно. Когда я попал в Новую Аквитанию, я вдруг обнаружил, что у меня не было детства. Не попади я тогда на корабль, я бы, наверное, в конце концов стал проповедником, как Брюс.
