3
– Она в Париже… – сказал Аркадий.
– Вы тоже, – заметил я.
Мне было почти жаль его. Наверное, чувство жалости – одно из самых разрушительных для человека. Оно заслоняет всё живое в том, кого жалеют.
Я закурил.
– Быть может, я с нею встречусь…
«Черт возьми, – подумал я. – Бери экипаж и езжай к ней, тем более что Лиза написала тебе, где остановилась! И прекрати ныть». В конце концов, его почти детская беспомощность начала меня раздражать. Вчера вечером Аркадий сел рядом со мной на террасе гостиницы и принялся рассказывать о Лизе мне, постороннему человеку. О том, что она уже полгода живет в Париже, что до этого они иногда виделись на вечерах, куда приглашали его общие с Лизой знакомые, что он писал ей, когда они жили в Петербурге, что теперь она пишет ему после переезда во Францию. На мое счастье, я прослушал добрую половину его истории – я думал, как мне продать чудо. Я подобного еще не продавал, и потому эта мысль занимала меня и тогда, и весь сегодняшний день.
– Лизавета Павловна, – вслух сказал Аркадий.
Он писал письмо, он очень старался, так, что даже потел. Он спрашивал у меня совета, полагая, что такие франты, как я, должны лучше разбираться в любовных письмах. Разбирался ли я? Предположу, что нет: я ни разу не писал любовных писем, хотя полагаю, что мог бы.
…Любовь моя, если я написал бы тебе письмо, я хотел бы стоять рядом и смотреть, как ты читаешь, следить за движением твоих глаз. Мне было бы интересно, произнесешь ли ты какое-нибудь слово вслух, напишешь ли ответ…
На часах было без пяти минут девять. Аркадий никак не мог собраться с мыслями и своими вздохами отвлекал меня от моих раздумий.
– Я должен написать ей, чтобы она уехала из Парижа, пока его не взяли немцы. Если бы произошло какое-нибудь чудо, способное их остановить… – мечтал Аркадий. – Но я не покину город, если она не уедет.
– Это глупо, мой друг, – уже не выдержав, сказал я.
Потупив взгляд, Аркадий умолк.
– Mon ami[13], мне пора идти, – сказал я, посмотрев на часы. – Полагаю, мы с вами не встретимся больше здесь. Увидимся, когда кончится война! – весело сказал я, стараясь подбодрить Аркадия. – Как закончится – приезжайте ко мне в Лондон. Вместе с Лизой. Надеюсь, к тому времени она станет вашей женой.
Аркадий густо покраснел. Затем спросил:
– Куда же вы так поздно?
Тут я разозлился на него, и мне захотелось ответить ему что-нибудь резкое.
– Наверное, к женщине… – чуть слышно заключил он, только теперь приметив у меня в руке ярко-розовый пион.
Я немедленно, не попрощавшись, вышел с террасы. Мне было настолько жаль Аркадия, что даже теперь хотелось, чтобы его уродливые толстые очки остались целыми. Но потом я решил, что мысль, в общем, недурна. И сразу же захотелось познакомиться с mademoiselle[14], которая была бы также недурна.
* * *
Лиза проснулась рано – еще не рассвело. Она поднялась и вышла на балкон. Сентябрьское утро было холодным и сырым. Дымкой стелился туман по земле.
Нынче Лизе в третий раз приснился сон, когда она была в черном платье. Она шла вдоль окопа, потом увидела юного солдата, лежащего близ него. Она опустилась рядом, обняла его голову и прижала к своим коленям. Солдата трясло, его лицо и плечи были в крови. Лиза целовала его лоб, а когда он умер, ладонью, испачканной в крови и грязи, закрыла ему глаза. Лиза беззвучно поднялась вверх и увидела, как по земле стелилась туманом чернота, она ласкала мертвые тела, пила их кровь и возвращала плоть земле. Вдруг Лиза услышала гул и шум и полетела навстречу звукам. Когда она подлетела и попробовала спуститься, то почувствовала дрожь, и ей пришлось подняться. Тогда она увидела, как солдаты, задрожав, лопнули, распались на множество мельчайших частиц и рассыпались по земле. Тут Лиза увидела оружие, поразившее солдат, – небольшую черную коробочку, – и узнала ее. То было творение Сержа. Лиза стремглав полетела за проводом, шедшим от коробочки, и вскоре увидела людей в военной форме, стоявших возле красных такси. Спустившись к ним, Лиза заметила, что среди них был молодой человек, одетый вовсе не по-военному. На нем был черный в тонкую полоску костюм, новенький, еще пахнущий фабрикой, котелок. Смуглое лицо молодого человека было гладко выбрито по новой моде: ни бакенбард, ни бородки, ни даже усиков у него не было.
