– Палка зачем мини? У мини оружие есть, – он поднимает кинжал. – А палка я выкинул… к… матери.
Хохот сопровождает его ответ. Скрипнув зубами, командир молча следует дальше, ругаясь под нос.
Впрочем, как только официальный смотр заканчивается и всадники начинают показывать свои воинские навыки, командир забывает о своем недовольстве, в восхищении оглаживая свежевыбритую голову под казачьей папахой. Подполковник – солдат не из паркетных, повоевал за свои тридцать пять лет знатно.
А посмотреть есть на что. Одна за другой сотни совершают марши, роют окопы, преодолевают препятствия, перестраиваясь по сигналам трубы, делают перебежки, стреляют, колют чучела. Затем приходит черед рубки. Всадники посотенно выстраиваются в два ряда и по очереди скачут к лозам, снося их направо и налево, и пристраиваются к своим с левого фланга.
Моха, как всегда, чудит. Стоит он последним и без пары. Когда же, наконец, очередь доходит и до него, всадник разворачивает свою лошадь и направляет ее прямо на сидящую за столом, крытым зеленым сукном, комиссию. В ужасе командиры смотрят на приближающегося джигита, какой-то корнет пытается выскочить наперерез и перехватить коня, но Моха огибает его ловким маневром, а перед самым столом дает таких шенкелей скакуну, что тот взлетает над пригнувшимися офицерами и приземляется уже за их спинами. Штаб-офицеры, не стесняясь, кроют удальца трехэтажным матом на нескольких языках сразу, а командир полка хохочет изо всех сил и несколько раз хлопает в ладоши, отдавая дань уважения мастерству наездника. Из всех сидящих за столом он один не втянул голову в плечи и не нагнулся, когда Моха пролетал над ними…
Полк снова выстраивается на плацу. Чермоев довольно щурится: смотр прошел успешно, подполковник доволен, остались лишь мелкие формальности. И тут командир подъезжает к правофланговому.
– А что, удалец, правду ли ваши кинжалы так хороши, как говорят? Что не хуже булатных клинков они?
Молчит Алибек, глазом косит на командира, не понимает, какого ответа ждет тот от него. В разговор снова вмешивается Чермоев:
– Истинная правда, Александр Сергеевич. Я знавал умельцев, что бурки одним ударом половинили. Железо как масло режет.
Морщится подполковник:
– Вы, Абдул-Меджид Орцуевич, погодите пока. Пускай сам молодец покажет, что его кинжал может.
Делать нечего. Не хотел бы Алибек впустую отцовский кинжал из ножен доставать, но и честь горца уронить нельзя.
Приносят откуда-то две винтовки – «мосинки» с гнутыми стволами и без штыков. В бой с ними уже не идти, так что и жалеть нечего. Укладывают между двух чурбаков, сотник командует Алибеку:
– Ну, давай, не посрами честь полка!
А у Алибека пальцы судорогой свело – не желают они тащить клинок из ножен. Словно какая-то неведомая сила держит его там, заклепала так, что и не отодрать. Никакие молитвы и воззвания не помогают парню – намертво сидит кинжал.
– Давай! – орет командир почти в ухо, и не выдерживает Алибек. Напрягая все свои силы, выдергивает он кинжал и, блеснув в воздухе серебряным орнаментом, обрушивает его на ненавистную сталь.
– Блямс!
Металлический лязг далеко разносится по плацу, возвращаясь эхом. Винтовки же остаются лежать невредимыми, получив лишь еще по одной выбоине. Зато рука Алибека с кинжалом отлетает, словно отброшенная взрывом, странно переламываясь в плече. Похоже, вывихнул сустав всадник. Однако сам парень не чувствует боли. С ужасом смотрит он на огромную выщербину в лезвии, понимая, что больше не чувствует знакомого покалывания в сжимающей кинжал ладони.
Не видит Алибек, как сочувственно кивает ему подполковник, досадливо морщится Чермоев и переглядываются между собой однополчане. Всё и всех заслонила ему эта выбоина в клинке, и ощущает он пустоту где-то внутри себя, словно не кусок металла, а часть души вдруг отлетела от него с громким «блямс».
* * *
Третий день нудит мелкий дождик. До печенок пробрал, сил нет терпеть сырость. Бурки и папахи вдвое тяжелее стали, пропитавшись влагой.
Странные места эти Карпаты. Вроде как горы, а вроде как и нет. Другие они для кавказцев. Запах иной, леса иные, даже реки по-особенному журчат.
