– Ты кто такая?!
– Солдат самообороны. Как оньи. Учьитса буду, – и глазища бархатные на пол-лица сверкают.
– Во дела. Только этого не хватало.
– Это Иония, – сообщил армянин средних лет со шрамом на лице. – Айсорская беженка. Прибилась к нам, помогала во время осады – патроны подносила, еду готовила, одежду штопала.
«А говорили – все айсорки страшные, как смертный грех», – пробормотал старший унтер-офицер и добавил громче:
– Вот что, Иония. С этой гранатой не каждый мужчина справится. Тут пальцы сильные нужны. А от ужина хорошего я не откажусь.
Айсорка нахмурилась. В бархатных глазах заискрились молнии.
– Думаешь, дэвушка только для кухня годьитса?
– Пожалуй, не только, – хихикнул в рукав Николай.
– Думаю, что кухня – важная часть фронта. Знаешь ли, голодный солдат – не солдат…
Бархат глаз потемнел.
– Ладно. Слушай сюда, есть для тебя другое задание. Вчера с нами старая армянка приехала. Она во время набега детей потеряла и внуков, дом сгорел, жить не хочет. Никого, говорит, не осталось в мире. Займи ее чем-нибудь. Хоть той же готовкой, хоть любым другим делом – во имя ополчения. Чтобы появилась цель в жизни. А потом подыщи в городе для нее жилье, – и, подумав миг, рявкнул: – Выполнять!
Айсорка вздрогнула, вытянулась в струнку. Приложила ладонь к козырьку.
И пошагала к крепости.
Капитан Аствацатуров подрезал ножницами усы, глядя в маленькое мутное зеркало. Настроение было препаршивое. Три месяца на фронте, а привыкнуть к грязи, вони, крови – и вшам! вшам! – никак не может. Хорошо, что отец не видит. В письмах родителю, разумеется, капитан на смрад и паразитов жаловаться не смел. Бои описывал красочно, бравого вояку из себя изображал старательно и надеялся, что правдоподобно. Получить бы скорее орден «с мечами», чтобы папаша успокоился и перестал про позор семьи талдычить, и – назад, в штаб. Там место благородному человеку! Благородный человек должен головой работать, а не штыками размахивать.
Закончив с усами, капитан щедро полился одеколоном.
Несправедливо!
Он столько сил положил, чтобы стать уважаемым человеком в армии. Имя Вардгес, сложное для русских генералов, заменил на привычное им – Виктор. Даже каг’тавить по-гвардейски стал в угоду высокому начальству. Только начальство его стараний в упор не замечает. Раздает Кресты всяким ундерам…
К слову, об ундерах. Капитан выглянул в квадратное окно. Гаспар Эдесян вышагивал вдоль стены с отрядом новобранцев, все хором орали песню:
Амэнайн тэг маэ ми э
Мард ми ангам пит мэрни,
Байц ерани вор юр азги
Он еще и поет!
Капитан отложил ножницы, пулей слетел по каменной лестнице, едва не споткнувшись о какую-то смуглую девицу, и встретил наглеца-ундера у входа в цитадель. Наглец хохотал в унисон с новобранцами.
– Что за балаган вы здесь устг’оили, ун-дег? Не взвод, а маг’тышки! Извольте взять солдат и вымыть пол на кухне и в «цаг’ской зале».
– Ваше высокоблагородие, у нас же куча бабья добровольческого.
– Зубными. Щетками. Вымыть. Выполнять! Потом отчитаться. Постойте. Лично вам газг’ешаю не мыть, но пго-конт-г’о-ли-говать. Понятно слово?
И, довольный собой, вернулся в крепость.
– Говорят, он корсет носит, – сообщил Николай Скворцов, натирая в вечерних сумерках каменные полы. – Виктор наш, Аствацатуров.
– Кто говорит?
– Васька Пятов. Говорил. Он в Батуме при нем служил и видел, как красавец усатый пузико-то затягивал!
– Врал, небось, – равнодушно бросил Эдесян.
На кухню он отослал часть добровольцев и треть взвода. С оставшимися отправился в бывшую «царскую залу». Николая вообще не хотел грузить дурной работой, всё же ранен. Однако тот сам напросился. «Разве это работа? Вот помню, поехал я в лес с одной крестьянкой… По дрова!»
Что до Васьки Пятова – застрелили его там же, под Батумом. А дурацкая сплетня про корсет уже давно по полку ходит.
– Всё вроде бы, – Николай дополз до края залы, выровнялся и утер пот.
Другие солдаты также выстроились перед командиром.
– Вольно. Николай Скворцов, отнеси ведра и щетки на кухню, остальные – свободны. А я перед Аствацатуровым отчитаюсь.
– Есть!
Солдатские сапоги загрохотали по лестнице.
