Игнатий рванулся вперед, выглянул наружу, пошарил глазами по небу, но ничего не увидел. Гость из ниоткуда бесследно растворился в пространстве и времени.
Циолковский вернулся к столу, взял наган, повертел в руках.
– Жить во имя любви, – сказал почти шепотом. – Во имя моей Катеньки…
За окном над крышами домов оранжево-розовым пожаром разгорался рассвет.
2
На огневую позицию выдвигаться начали еще заполночь.
Бронепоезд двигался скрытно: не зажигая огней, неспешно, лишь иногда постукивая колесами на стыках рельс.
Игнатий Константинович нервничал ужасно. Сначала бледный, напряженный, как струна, ходил из угла в угол в оружейном отсеке. Как маятник в часах на стене: туда-сюда, туда-сюда. Потом не выдержал, отправился лично проверять все шесть установок в соединенных общим коридором бронированных вагонах. Ни за что, ни про что, из-за сущего пустяка, обругал по матери прапорщика Ворошилова. Тут же извинился, дружески потрепал по плечу.
Клим Ворошилов только рукой махнул: понимал, что капитан Циолковский сейчас слегка не в себе. Оно и понятно. Испытание предстоит весьма серьезное: первое боевое применение установок «К-1». Труд едва ли не десятка последних лет. Бессонные ночи в конструкторском бюро и цехах паровозного завода. Бесчисленные испытания на секретном полигоне около Луганска, в жару, в дождь и в холод. Эх, да разве ж всё упомнишь?
И вот она, голубушка наша, «Катюша» – так прозвали установку ребята-сборщики на заводе – готова, смонтирована по шести комплектов на трех бронепоездах и отправлена на германский фронт – для натурных испытаний и боевого применения, для прорыва вражеской обороны. За которым должно воспоследовать мощное движение пехотных частей и кавалерии на север Германии, а потом – на Берлин, стрелой в самое сердце проклятой кайзеровской империи.
Разумеется, все шесть установок на бронепоезде оказались в полном порядке: снаряжены как надо, запасные боевые комплекты наличествуют, расчеты бодрствуют и начеку, солдаты выспались и отдохнули днем – свежи, как огурчики, взятые прямиком с грядки. Всё вычищено, вылизано, готово к бою.
Циолковский придирчиво осмотрел ракетные комплексы лично, заглянул в каждый угол, проверил наводку и запалы. Рванулся по коридорам поезда обратно, в оружейку – еще что-то, наверное, замыслил. Клим, само собой, двинулся следом: уж, почитай, десять лет он вместе с Константинычем, привык быть рядом.
Вдруг вспомнилось почему-то, как в девятьсот пятом Циолковский вытащил его почти из самых лап жандармерии. Кровавые январские события в Питере эхом отозвались в провинциальном Луганске. Клим тогда связался с социал-демократами, и ему грозили крупные неприятности – ссылка в Сибирь, а то и каторга.
Инженер Циолковский лично явился в жандармерию и потребовал немедленного освобождения мастерового Ворошилова.
«Голубчик мой, Игнатий Константинович! – взвился жандармский подполковник, начальник луганского сыскного отделения. – Да он же бунтарь! Социалист!»
«Прежде всего, он – толковый мастер и хороший организатор рабочих, – твердо парировал Циолковский. Взглянул в лицо жандарму с лукавым прищуром. – Или вы, милостивый государь, готовы взять на себя ответственность за срыв секретной государственной программы военного значения?»
Конечно же, жандармский подполковник не был готов противодействовать разработкам инженера Циолковского, лично санкционированным самим государем. Так и стал мастеровой Клим Ворошилов ближайшим помощником Главного конструктора «К-1». С революционерами и подпольем пришлось распроститься – какая там революция, если дни и ночи проводишь на заводе да на испытаниях?
Ну а когда год назад начался нынешний шухер – войнушка с германцами и австрияками, Игнатий Константинович получил капитанское звание, а для Клима Ворошилова выхлопотал погоны прапорщика: ажно к самому министру обороны обращался, да…
Но вернуться в оружейку у Циолковского не получилось. По дороге, в проходе между вагонами, капитана поймал за ремень полковник Стрельников, начальник поезда. Потащил за собой, махнул рукой Климу – давай, мол, за нами.
Пришли в полковничью «келью». Стрельников без лишних церемоний достал из шкафчика три пузатые рюмашки, бутылочку «шустова». Плеснул каждому коньяку по два пальца:
