Трейси так и не заметила, когда начала плакать. Она помнила только, как снова и снова мыла одну и ту же чашку и как пыталась собраться с духом, когда вошедший в кухню Джеймс остановился за ее спиной.
– Она уснула. Думаю, что мне лучше уйти.
– Да, – промолвила Трейси срывающимся голосом.
Ей показалось, что Джеймс ушел, как вдруг она почувствовала его руку на своих плечах.
– И это все, что ты можешь мне сказать? Это все?..
Тут Джеймс заметил ее слезы, и сквозь бешеный стук пульса в ушах она услышала приглушенное проклятие и оказалась в его руках, под их надежной защитой. Он жадно целовал мокрое от слез лицо, снова и снова твердя, что любит ее, что должен же быть какой-то выход…
Оба они знали, что выхода нет, и провели остаток вечера, отчаянно пытаясь уместить целую жизнь, полную любви, в эти несколько, показавшихся им слишком короткими часов. Да так, собственно говоря, и есть, тоскливо подумала Трейси, скользнув взглядом по своему обнаженному тела туда, где рядом с ней лежал Джеймс. Рука его покоилась на ее бедре, а губы блуждали по мягкой, бархатистой коже.
– Я люблю тебя, – сказал он почти сердито. – Я так люблю тебя!
– Не надо, – попросила Трейси, хриплым от слез голосом. – Пожалуйста, не надо.
Ее била дрожь, удовольствие от только что пережитого акта любви сменилось острым сожалением о предстоящем расставании. Она вновь начала умолять Джеймса любить ее неистово, самозабвенно, чтобы память об этом вечере осталась на всю жизнь.
Затем Трейси ласкала его так, как он только что ласкал ее, и думала, что они, без сомнения, имеют на это право, что их интимные отношения не приносят никому вреда. Она намеренно гнала прочь мысли о том, что, может быть, уже зачала ребенка, которому суждено будет вырасти без отца и который больше всех пострадает от этого эгоистичного, безответственного, но необходимого им как воздух любовного порыва…
Сразу после полуночи зазвонил стоящий возле кровати телефон. Машинально сняв трубку, она вздрогнула, услышав на другом конце линии знакомый голос.
– Трейси, это Николас. Простите, если разбудил. Но я только что звонил в «Голубятню». Там никого нет. Может быть, Джеймс у вас? Мне сейчас сообщили из клиники, что Кларисса не узнает никого из врачей, все время зовет брата, и я подумал…
Она молча протянула трубку Джеймсу, глаза ее потемнели от разочарования. Ну вот, что и следовало ожидать. Кларисса вклинилась между ними, нарушила их драгоценное единение, отняла последние часы счастья…
Трейси поднялась с постели и, стараясь не слушать тревожный голос Джеймса, отыскала свой халат. Спустя несколько минут он повесил трубку и начал извиняться:
– Прости, но я должен идти.
Она и так все понимала, знала, что ему придется уйти, но болезненной неожиданностью стала внезапность расставания. Ведь ее тело до сих пор помнило ощущения его внутри себя, хранило тепло объятий… А теперь, когда ей нужно было только одно – уснуть в объятиях Джеймса, он…
Но он, кажется, ждет от нее каких-то слов… Каких? Разрешения уйти?.. Но зачем Джеймсу ее разрешение? Чтобы ему было легче? Сдержав злые, горькие слова, которые так и рвались с языка, Трейси сказала как можно спокойнее:
– Да, да. Разумеется.
Одевшись, Джеймс снова подошел к ней, но она инстинктивно, словно отгораживаясь от него, обняла себя руками за плечи и отстранилась. Он остановился в нерешительности, с потемневшими от боли и тоски глазами. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, потом Трейси повернулась к нему спиной и произнесла хриплым голосом:
– Пойду посмотрю, как там Люси. Ты знаешь дорогу.
Это не было трусостью, просто так было лучше для них обоих. Она была не в состоянии видеть, как Джеймс уходит, ведь между ними все было кончено.
Кончено… Едва начавшись…
