— Он покрыт чешуей, — послышался недоуменный шепот капиталистической стороны.
Квазимодо слегка заартачился на своей стороне борцовского круга, не слишком уверенный в легкой добыче:
— А экзема не заразна? — послышался трусливый вопрос.
Тренер американцев заверил его, что этот сибирский хлебороб просто обгорел на кубинском солнце. Но первое же прикосновение к противнику заставило американца отдернуть руку. Когда же тот, хрюкая свиньей, обхватил его за торс, он завопил, как резаный.
— У него не кожа, — вскричал он, затравленно озираясь, — этот парень — аллигатор!
Рефери, хотя и говорил в основном по-японски, понял этот крик души. Он жестом отправил Короленко на проверку.
— Он покрыт фиберглассом! — продолжал вопить американец, демонстрируя ссадины у себя на торсе. — Я не борюсь с ананасами!
Тут обе команды втянулись в перепалку с двуязычными оскорблениями. Судья, удерживавший их от непосредственного контакта, вдруг выпрямился и объявил на дальневосточном английском:
— Лазгланисительный линий не подлезатя.
Он рубанул рукой, показывая, что схватка окончена, и, когда американец робко надел куртку и грубо обозвал противника коммунистическим кактусом, осажденный рефери объявил о штрафных санкциях.
Смердяков пожал плечами и присел к судейскому столику напротив тренера американцев заполнять новый бланк протеста.
Так продолжалось всю первую неделю, пока Олимпийский Комитет не устроил частную встречу противоборствующих сторон в отеле «Гавана Либр».
Шерман, еще более заросший и помятый, в синем блейзере, из которого не вылезал тридцать шесть часов, явился первым. Смердяков выдержал психологическую паузу за кофе в ближайшем магазине, но выглядел таким же потрепанным; его жирная физиономия, утратив прежнюю упругость и ангелоподобность, расплылась студнем. Они сидели лицом к лицу за полированным столом, уставясь на булавки в лацканах друг друга.
— Джентльмены, — начал мудрый патриарх Олимпийских Игр, сидевший поодаль, — все мы очень старались…
Все, что он произнес дальше, являлось сущей белибердой. Это знали и Смердяков, и Шерман, и два члена Исполнительного комитета. Даже ухмыляющийся кубинец, который, казалось, забрел сюда по ошибке, тоже знал. Всех прямо-таки тошнило от нравоучений старого хрыча. Они пришли сюда не для того, чтобы их мирили. Они пришли сюда скрестить шпаги, пролить кровь, а после — но только если крови будет достаточно, и к тому же надлежащего цвета, — похоронить.
— От имени Соединенных Штатов, — встряхнулся в нужный момент Шерман, — я требую обследования генов следующих советских участников: Ивана Спадунки, центрового…
— Спадунки!
Шерман не удостоил вниманием смердяковский ужас.
— …Центрового — советская команда по баскетболу…
— В обмен на генный тест Спадунки мы потребуем обследовать гены гуманоида, называемого Стилтом!
— …Шестовиков Олега К., Михаила Ц., — бесстрастно продолжал Шерман, — и дискобола Петра И.
— Инбера или Измайлова?
— Того, что с чугунными предплечьями.
— Все наши легкоатлеты прекрасно развиты, — заявил Смердяков.
— Тогда я хочу, чтобы контрольные пробы взяли у них у всех.
— Ну и до чего вы собираетесь докопаться? Хотите доказать, что они продукт химического синтеза?
— Э-э, бросьте молоть чепуху.
Смердяков самодовольно забулькал. Смех зарождался у него где-то в шее или в спине и напоминал чревовещательские фокусы.
— Мы подозреваем, что они — ХИМЕРЫ, — с расстановкой произнес Шерман. — Вам удается каким-то образом управлять обменом группами генов между клетками зародышей. У человека становится сколько угодно родителей. А группы генов можно подобрать для обмена любые — хоть у людей, хоть у мышей.
— Аб-сурд! — чересчур, пожалуй, злобно закричал Смердяков и тут же попытался сгладить впечатление от своего выпада презрительным смешком. — Восемь родителей! Ну, конечно. Восемь моделей заурядности вместо двух. Стоит подумать. Из ничего — кое-что, а, Шэр-манн? Если вы хоть в чьих-нибудь клетках обнаружите такого рода генетическую модель, я самолично с радостью отправлю домой и Инбера, и Измайлова. Почему бы нет? Можно обследовать их родителей.
