Кроме этого первого акта, первыми сочиненными нумерами были: персидский хор и марш Черномора. Глинка услышал пробу их в первый раз в Малороссии летом 1838 года во время поездки своей туда для набора малолетних певчих. Несколько времени он прогостил тогда у одного богатого малороссийского помещика Григ. Степ. Тарновского, большого любителя музыки. У него был свой оркестр, и посреди многочисленных обедов, балов, иллюминаций, затейливых прогулок, которыми радушный хозяин старался доставить удовольствие гостившим у него приятелям и знакомым (в числе которых находился знаменитый наш художник Штернберг, набросавший именно в это время лучшие свои произведения, юмористические сцены малороссийской жизни), Глинка имел возможность продолжать также свои музыкальные занятия [29]. Нередко певали у Т. хором малороссийские народные песни; порядочный оркестр исполнял многие хорошие вещи [30], наконец, вздумали обратиться и к сочинениям Глинки. «В портфеле моем нашлись, — говорит он, — два нумера, приготовленные, не знаю когда, для „Руслана“ — персидский хор „Ложится в поле мрак ночной“ и марш Черномора; обе эти пьесы были хорошо исполнены; в марше Черномора мы заменили колокольчики рюмками, на которых чрезвычайно ловко играл Дм. Ник. Палагин» (учитель пения придворной певческой капеллы, сопутствовавший Глинке в путешествии для исполнения возложенного на них поручения). «Сосед Т., мой пансионский товарищ Н[ик.] А[ндр.] М[аркович], помог мне в балладе Финна: он сократил ее и подделал столько стихов, сколько требовалось для округления пьесы. Мне очень памятно время, когда я писал балладу Финна: было тепло, мы собирались вместе, Штернберг, М. и я. Покамест я уписывал приготовленные уже стихи, М. грыз перо; нелегко ему было в добавочных стихах подделываться под стихи Пушкина, а Штернберг усердно и весело работал своею кистью. Когда баллада была кончена, неоднократно пел я ее с оркестром».
У Глинки в «Записках» сохранилось несколько подробностей о сочинении его второй оперы, дающих ключ к уразумению многих особенностей этого художественного произведения. Рассказывая о веселом препровождении времени от 1837 по 1839 год, Глинка говорит: «Не столь ясны воспоминания мои о том, как я писал оперу „Руслан и Людмила“. Кроме пьес, произведенных в Малороссии, принялся я за каватину Гориславы „Любви роскошная звезда“; это было зимою около 1838 или 1839 года. Я всегда писал только утром, после чаю, и от этой каватины меня беспрестанно отрывали… Не помню также, когда и где написана мною каватина Людмилы первого акта „Грустно мне, родитель дорогой“; она была исполнена с хором и оркестром в патриотическом концерте весною 1839 года. Я ожидал большого успеха; аплодировали, но не так дружно, как я привык. Знаменитый скрипач Липинский, стоявший возле меня, слушал эту каватину с неподдельным восторгом и в конце ее пожал мне дружески руку, сказав: „Que c'est bien russe cette musique là“. Я писал оперу по кусочкам и урывками. В 1837 или 1838 году, зимою, я однажды играл с жаром некоторые отрывки из оперы „Руслан“. Н. В. Кукольник, всегда принимавший участие в моих произведениях, подстрекал меня более и более. Тогда был там между посетителями Константин Б[ахтурин]; он взялся сделать план оперы и намахал его в четверть часа… и вообразите: опера сделана по этому плану! Б. вместо Пушкина! Как это случилось, сам не понимаю. Около того же времени меня познакомили с [капитаном Вал. Федор.] Ш[ирковым], как с человеком, вполне способным написать либретто для новой моей оперы. По моей просьбе он написал для пробы каватину „Любви роскошная звезда“ и часть первого акта. Опыт оказался очень удовлетворителен, но, вместо того чтоб сообразить прежде всего целое и сделать план и ход пьесы, я сейчас принялся за каватины Людмилы и Гориславы, вовсе не заботясь о драматическом движении и ходе пьесы, полагая, что все это можно было уладить впоследствии».
Итак, вот все, что Глинка написал из новой своей оперы в течение 1837 и 1838 годов, и то урывками, с беспрестанными помехами всякого рода и со всех сторон; в письмах он, между прочим, жалуется, что необыкновенно много времени отнимает у него издание альбома (с сочинениями его и других русских композиторов), который он должен был предпринять для поправления своих денежных обстоятельств еще в 1838 году, но который вышел в свет лишь в 1839 году и принес ему очень мало выгоды. Здоровье его, несколько укрепившееся со времени возвращения из чужих краев в 1834 году и как бы позволившее ему свободно вздохнуть в продолжение почти целых трех лет, начало сильно расстраиваться уже с первой половины 1837 года, и с тех пор до самых последних дней своих Глинка никогда уже более не был совершенно здоров и спокоен ни в России, ни за границей. В то же время различные неприятные обстоятельства, а равно дороговизна петербургской жизни, необходимость жить довольно открыто немало расстраивали его. Еще в мае 1837 года он писал своей матери: «Все это вместе довело меня до того, что мне музыка и опера опостылели, и я только желаю сбыть ее скорее с рук долой да убраться из Петербурга, который, по дороговизне, слишком накладен для кошелька».
