Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы - страница 44

Положение дел к концу 1720-х годов было таково, что необходимость кардинальных перемен ясна стала любому думающему человеку.

Перемены эти могли реализоваться в двух направлениях. Те государственные мужи, чьи мечтания олицетворяла доктрина Остермана и Феофана Прокоповича, считали, что следует восстановить петровскую систему железного контроля, усовершенствовав и модернизировав ее, и сильной рукой регулировать жизнь страны. Те, кто понимал пагубность петровской модели, те, кто, как князь Дмитрий Михайлович Голицын, желали истинной европеизации, думали о структуре, органически соединявшей все сословные и социальные группы, основанной на постепенной гармонизации интересов. Они ориентировались как на прошлое России — Земские соборы, Боярскую думу, традиции сословного государства, — так и на свежий европейский опыт.

Все понимали, что приближается кризис. Понимали это и Долгорукие, судорожно пытавшиеся закрепить свое положение женитьбой юного императора на сестре фаворита.

Это были напрасные мечты. Для того или иного разрешения кризиса требовались люди совсем иного ранга, чем фаворит и его отец. В такие моменты сочетание человеческих воль, образующих поле исторического напряжения, складывается — при кажущейся хаотичности — в предельно четкий рисунок и сталкивает людей, сконцентрировавших в своих программах ведущие тенденции эпохи. Эти тенденции могут быть оформлены с разной степенью ясности. Но вектор каждой из них ощутим с роковой определенностью.

В Москве в домах и на улицах слышны были только речи об английской конституции и правах парламента.

Маньян. 1730 г.

В январе 1730 года пятнадцатилетний император Петр II заболел оспой, к тому же простудился на охоте, и 18 января стало ясно, что он умирает. В начале первого часа ночи на 19-е число началась агония. Император закричал: "Запрягайте сани, я еду к сестре!" — и скончался. Сестра, к которой он собирался ехать, умерла незадолго до того.

С этой ночи в продолжение пяти недель в России происходили события, по своему подспудному смыслу мало с чем в нашей истории сравнимые. И поразительной особенностью пятинедельной драмы было то, что столкнул лавину, запустил действие, ход которого "возбудил великие надежды", а финал отравил будущее на столетия вперед, действие, в которое вовлечены оказались тысячи людей из вельможества и шляхетства, один человек… Все что угодно могло произойти в те дни — кровавая междоусобица или полюбовный компромисс. Но князь Дмитрий Михайлович Голицын уговорил Верховный тайный совет отдать трон вдовой племяннице Петра Великого, курляндской герцогине Анне Иоанновне, и, произнеся роковые слова: "Воля ваша, кого изволите, только надобно нам себе полегчить", — создал ситуацию в русской истории небывалую.

Князь Дмитрий Михайлович, столкнув лавину, все пять недель пытался направить ее мощную энергию к достижению великой цели. Без его устремленной воли не было бы прорыва 1730 года. И прежде чем перейти к описанию и анализу самих событий, мы должны ясно представить себе главное действующее лицо.

Князь Дмитрий Михайлович происходил из древнейшего рода Гедиминовичей, потомков великого князя литовского Гедимина. На протяжении нескольких столетий Голицыны играли ведущую роль — среди других аристократических родов — в создании и охранении государства Российского, и память об этой роли узаконивала самые дерзкие взлеты честолюбия.

Катастрофа, постигшая князя Василия Васильевича Голицына после падения Софьи, — арест, ссылка, заточение, — судя по всему, не коснулась его кузена. Но сколько-нибудь значительной карьеры он смолоду не сделал. Петр обратил на тридцатичетырехлетнего князя Дмитрия Михайловича свое суровое внимание лишь в 1697 году, когда послал его среди других тридцати девяти стольников в Италию — учиться морскому делу.

Моряком Голицын не стал, но кругозор его от европейского вояжа безусловно расширился. У Петра, надо отдать ему должное, хватило проницательности использовать образованного аристократа на дипломатическом поприще. Дав ему чин гвардии капитана, хотя военного дела Голицын не знал и не любил, царь отправил его чрезвычайным посланником в Стамбул с важным поручением, касающимся свободы судоходства на Черном море.