Мальчик же Петр II, чувствуя себя властелином (что он ясно давал понять окружающим), вел себя как капризный ребенок в ситуациях, которые этого не допускали.
Во время болезни Меншикова летом 1727 года в Петербург с Украины приехал командующий главными силами русской армии князь Михаил Михайлович Голицын. Он приехал представиться юному императору.
Мы знаем, что семья Голицыных была близка к царевичу Алексею, а князь Дмитрий Михайлович был его конфидентом и вполне мог угодить в ссылку вместе с князем Василием Владимировичем Долгоруким. Мы знаем, что князь Михаил Михайлович — единственный! — отказался подписать смертный приговор Алексею. Это его с украинской армией ждали в столице после смерти Петра I — как защитника интересов сына Алексея.
Для Петра II поддержка Голицыных значила немало. Но князь Михаил Михайлович юному императору почему-то не нравился, и когда знаменитый и популярный в армии фельдмаршал явился во дворец, венценосный мальчишка убежал в сад и велел часовому никого не пускать в ту часть сада, куда он изволил удалиться. Голицыну пришлось уйти. На следующий день на официальном обеде фельдмаршала посадили рядом с императором, и тот откровенно демонстрировал полководцу свое пренебрежение.
Петр II быстро взрослел, но взросление только усугубляло опасные черты его характера. Австрийский дипломат Гогенгольц доносил в Вену весной 1728 года о буйных забавах юного царя: "Прежде можно было противодействовать всему этому, теперь же нельзя и думать об этом, потому что государь знает свою неограниченную власть и не желает исправляться. Он действует исключительно по своему усмотрению, следуя лишь советам своих фаворитов".
И уже в декабре 1729 года — незадолго до смерти Петра II — новый австрийский резидент граф Вратислав суммировал свои наблюдения: "Нельзя не удивляться умению государя скрывать свои мысли; его искусство притворяться — замечательно. На прошлой неделе он два раза ужинал у Остермана, над которым он в то же время насмехался в компании Долгоруких. Перед Остерманом же он скрывает свои мысли: ему он говорит противоположное тому, в чем уверял Долгоруких". И далее: "Искусство притворяться составляет преобладающую черту характера императора".
Покойная великая княгиня — мать Петра II — была родственницей австрийского императора. Вена связывала со своим родственником — владыкой России — далеко идущие планы, следовательно, графу Братиславу хотелось бы изобразить царя в наиболее привлекательном свете. И у нас нет оснований подозревать австрийца в предвзятости. Скорее наоборот.
В том же году испанский посол де Лириа писал:
Хотя и трудно сказать что-либо решительное о характере 14-летнего государя, но можно догадываться, что он будет вспыльчив, решителен и жесток.
Из свидетельств лиц, отнюдь не согласовывавших свои впечатления, а, наоборот, державших их в тайне, вырастает довольно опасная фигура. Юный царь был своеволен, по-мальчишески безжалостен, лицемерен и полон сознания своего всевластия.
При этом надо сказать, что он терпеть не мог учиться и соответственно оставался вполне невежественным.
Можно с достаточным основанием предположить, что наблюдавшие его русские вельможи вспоминали юность Ивана IV, с детства выказывавшего схожие черты. В малолетство Ивана за него правила Избранная рада с Адашевым во главе, чья политика была умна и дальновидна. Но, войдя в возраст, царь быстро разделался со своими опекунами, и Россия оказалась в руках истерического убийцы.
Более всего должен был думать об этом князь Дмитрий Михайлович, связывавший некогда свои планы с царевичем Алексеем, а затем надеявшийся осуществить их, руководя сыном казненного царевича. Теперь на его глазах явно рушилась и эта надежда.
Разумеется, была теоретическая возможность устранить взбалмошного мальчишку, воображавшего, что он может править страной. Но любая группа, решившая выступить против юного царя, должна была понимать, что его устранение ввергнет Россию в неминуемую междоусобицу, вызвав жестокое столкновение разнородных и разнонаправленных интересов. Рядом не было фигуры, на которую можно было бы переключить симпатии гвардии, многих вельмож, народа.
