Кикин вел свою игру очень последовательно и настойчиво. Он предлагал Алексею разные варианты — Вену, Венецию, Швейцарию. У каждого варианта были свои достоинства и особенности. И адмиралтеец обязался отыскать для царевича наиболее подходящее убежище. Это было уже после возвращения Кикина из московской "ссылки" в Петербург, когда он снова стал ездить за границу.
Царевич показал: "А как я съехался с Кикиным в Ли-боу, и стал его спрашивать, нашел ли он мне место какое? и он сказал: "Нашел-де; поезжай в Вену к кесарю: там-де не выдаду"". Кикин утверждал, что по его просьбе русский посол в Вене Авраам Веселовский секретно посовещался с вице-канцлером Шонборном, а Шонборн поговорил с императором и тот якобы дал согласие принять беглого царевича.
Судя по противоречивому поведению венского правительства, по явному желанию императора отделаться от опасного гостя, судя по тому, что Веселовский после этих показаний Алексея не был отозван немедленно из Вены, Кикин царевича обманул. В Вене его не ждали. Царевича, как мы увидим, обманул не только Кикин. Несчастный Алексей стал фигурой в очень сложной игре, которую затевали "большие персоны" из петровского окружения. Царевич оказался точкой приложения разнородных мощных и безжалостных политических сил.
Надо попытаться ответить на вопрос — какую конкретную цель преследовал хитроумный и дальновидный Кикин, рискуя собственной головой и губя царевича?
Очевидно, Кикину необходимо было сохранить Алексея в качестве законного наследника престола на случай скорой смерти Петра. Удаление в частную жизнь было для царевича нереально — Петр дал понять, что не допустит этого. Постриг — уход в монастырь — делал весьма проблематичным будущее воцарение Алексея. Клобук, конечно, можно было снять, но в этом случае Алексей мог претендовать лишь на пост регента при собственном сыне. Общественное правосознание вряд ли примирилось бы с расстригой на престоле — при всех симпатиях к Алексею народ счел бы это святотатством.
Временное пребывание в чужих краях решало проблему лучше всего. Не говоря уже о том, что Кикину явно мерещилась возможность взаимовыгодного союза претендента на престол с тем монархом, который предоставил бы царевичу убежище. Имея наследника-эмигранта, поддержанного каким-либо сильным европейским государством, обеспокоенным агрессивной внешней политикой России, можно было рассчитывать на создание действенной оппозиции внутри страны. Степень недовольства в стране была Кикину хорошо известна.
Но неужто все это затевалось только ради утоления обиды на царя, простившего Кикину уголовное деяние и избавившего от законного наказания? Уверен, что нет. Фраза о "тесноте уму", брошенная царю с высоты дыбы уже обреченным Александром Васильевичем, концентрирует в себе обширное историческое явление. Речь шла, в конечном счете, не о личных обидах Кикина или кого-нибудь еще, но о судьбе страны, о ее пути, о ее будущем. Проблематика эта, естественно, персонифицировалась в конкретных лицах.
Можно было бы, несмотря на все это, считать Кикина мстительным одиночкой, жаждущим утолить свою обиду на царя, если бы не еще одно обстоятельство. У Кикина были широкие конспиративные связи с очень определенным кругом лиц. При аресте у него были найдены "цифирные азбуки" — шифры — для переписки с князем Василием Владимировичем Долгоруким, князем Григорием Федоровичем Долгоруким, генерал-адмиралом Апраксиным, фельдмаршалом Шереметевым, князем Яковом Федоровичем Долгоруким, Алексеем Волковым, Саввою Ра-гузинским, Авраамом Веселовским и самим царевичем.
Вообще круг царевича широко пользовался для переписки "цифирными азбуками" — сведения об этом не раз всплывали во время следствия. Но для нас особенно важны перечисленные лица.
О роли князей Василия и Якова Долгоруких в "деле Алексея" речь впереди. Здесь только кратко скажем об остальных. Все они, кроме дипломата Саввы Рагузинского, личного друга Кикина, были несомненно причастны к тайной стороне жизни царевича.
Например, еще в 1712 году, находясь за границей, Алексей писал своему духовному отцу Якову Игнатьеву: "Священника мы при себе не имеем и взять негде… прошу вашей Святыни, приищи священника (кому мочно тайну сию поверить), не старого, и чтоб незнаемый был всеми. И изволь ему сие объявить, чтоб он поехал ко мне тайно, сложа священнические признаки, то есть обрив бороду и усы…" Ему нужен был духовник, которому можно было доверить тайну исповеди, а не соглядатай державного отца. И далее, объясняя Игнатьеву свой план, царевич пишет: "Пошли его на Варшаву, и вели явиться к князю Григорию Долгорукому, и чтоб сказался моим слугою или денщиком; и он ко мне отправит, я ему о сем прикажу". В сочетании с наличием шифра для тайной переписки факт этот становится многозначительным. Князь Григорий Федорович, брат князя Якова Долгорукого, был крупным дипломатом и фигурой весьма влиятельной.
