Первый — основополагающий — татищевский проект требовал упразднения Совета. Второй проект признавал его существование в трансформированном виде только как компромисс.
Агенты Остермана и Феофана убеждали шляхетство, что верховники — злейшие враги императрицы, замышляющие против нее страшное злодейство, и в деле уничтожения Совета императрица оказывалась, таким образом, естественным союзником конституционалистов.
Эти выводы, к которым, судя по всему, и пришла группировка Черкасского — Татищева, были результатом блестящей игры барона Андрея Ивановича.
В эти дни Остерман показал себя не просто великим мастером интриги, но настоящим практическим политиком. Он сумел сделать то, что катастрофически не удалось князю Дмитрию Михайловичу, — найти равнодействующую основных политических сил и направить ее в выгодном для себя направлении.
Остерману удался простой, но блестящий политический трюк — он сумел в решающий момент при трех противоборствующих силах объединить две силы против третьей.
По сути дела, шляхетские конституционалисты были куда ближе к позиции князя Дмитрия Михайловича, чем к воззрениям Остермана. Но Голицын не смог довести эту близость до степени политического союза, а Остерман ухитрился снять на тактическом уровне принципиальные противоречия, подставив своим противникам их стратегического союзника в качестве тактического врага. Он способствовал распаду неорганичного союза Татищева с такими персонами, как Салтыков, Новосильцев, князь Никита Трубецкой, и тем самым вынудил конституционалистов, которые опасались остаться в полной изоляции перед лицом любого из возможных победителей — Совета или императрицы, — поддержать его, Остермана, апостола неограниченного деспотизма…
Немедленно после того как гости Черкасского поставили подписи на прошении, Кантемир и Матвеев помчались по ночной Москве — объезжать гвардейские казармы, где подписалось пятьдесят восемь офицеров разных рангов. Позже прибавились подписи тридцати шести кавалергардов низших чинов, но, естественно, дворян.
Анна Иоанновна знала об этих акциях и ждала результата. Она согласилась действовать заодно с Остерманом и Феофаном только в случае сильной поддержки офицерства и прочего шляхетства.
24 февраля прошло для партии самодержавия в дальнейшем собирании сил и уточнении деталей близящегося переворота.
Очевидно, шляхетские конституционалисты без особого энтузиазма поддерживали переориентацию на самодержавную императрицу, потому что в этот день Остерман сделал еще один сильный ход, свидетельствующий о необходимости толчка, допинга.
24 февраля барон Андрей Иванович сообщил своим сторонникам, что князь Василий Лукич с согласия других министров планирует на следующий день покончить с оппозицией, арестовав сто человек — наиболее активных противников. Арест ста человек — сюда вошли бы все лидеры — был бы для партии самодержавия смертельным ударом. Под угрозой оказывались все противники Верховного совета, в том числе и активные конституционалисты из шляхетства. Решившись на подобную меру, верховники должны были идти до конца, прибегнув к пыткам, казням и ссылкам.
Такой поворот событий не оставлял партии самодержавия иного пути, кроме немедленного выступления.
Вопрос только в том, действительно ли князь Василий Лукич задумал нечто подобное.
Милюков рассуждает: "Было ли это сообщение верно и был ли князь Василий Лукич в самом деле настолько наивен, чтобы надеяться в подобную минуту получить согласие Анны на арест ее важнейших сторонников, или же пущенный Остерманом слух был просто новым ловким ходом в его игре, — этого вопроса нам никогда не разрешить с помощью подлинных документов. Несомненно только то, что если Остерман, подготовив действующих лиц, хотел сам дать этим известием и сигнал к началу действия, — он успел в своем намерении как нельзя лучше"[107].
Думаю, что на этот вопрос можно ответить с большей уверенностью.
Совершенно очевидно, что Анна не дала бы санкции на репрессии против своих родственников и друзей, а пытаться произвести аресты вопреки воле императрицы значило совершать полный государственный переворот невиданного в России со времен Ивана Грозного масштаба, ибо даже при Петре, в самые критические моменты, не арестовывались многие десятки дворян — генералы, сенаторы, офицеры и крупные бюрократы.
