И если бы 20 февраля фельдмаршалы попытались привести полки к присяге Верховному совету, то были бы, скорее всего, убиты или прогнаны.
Огромный военный авторитет прославленных полководцев, бесстрашных воителей, никуда не делся. Но в подобные моменты выясняется, что военный авторитет и авторитет политический — явления совершенно различные. Это подтвердила через сотню лет и гибель прославленного храбреца генерала Милорадовича, попытавшегося своим несомненным военным авторитетом подавить восставших гвардейцев на Сенатской площади. Оказалось, что политическое влияние не нюхавших пороху молодых офицеров-декабристов сильнее, чем напор знаменитого боевого генерала, героя наполеоновских войн.
В такие моменты главное — совпадение или несовпадение, с одной стороны, традиционного авторитета, а с другой — настроения тех, на кого пытаются воздействовать этим авторитетом. Дело не в личности, а в идее, стоящей за этой личностью.
В январе 1725 года, когда решался вопрос, кому занять петровский престол — Петру II или Екатерине I, гвардии пришлось выбирать между добровольным подчинением фельдмаршалу Репнину и князю Дмитрию Михайловичу Голицыну, за которыми стояла тень и идея царевича Алексея, или же Меншикову и Бутурлину, за которыми стояла тень и идея Петра Великого. Ни у тех, ни у других не было возможностей для силового давления на гвардию. Гвардия выбрала вторых, ибо ее политические представления совпали в этот момент с тем, что ей предлагал Меншиков.
В феврале 1730 года идея фельдмаршалов не совпадала с идеей гвардии. Они это понимали и не делали попыток настоять на своем.
Часто толкуют о том, что в России с ее царистской традицией масса идет не за программой, а за личностью.
Это неверно. Та или иная группировка; та или иная общность идет лишь за тем, чье представление о должном идентично в этот момент с ее представлением. Подтверждение тому — трагедии таких крупных людей, как Керенский и Троцкий в 1917–1925 годах.
Вялый маневр с присягой был первым неудачным шагом верховников в эти дни. За ним последовал второй.
Нужно было что-то срочно решать относительно шляхетских проектов. Сама идея конституционной системы как-то странно повисала в воздухе. Совет так и не осмелился предъявить миру проект князя Дмитрия Михайловича, и сам князь, очевидно, тоже на этом не настаивал. Для того чтобы иметь основания для обсуждения проекта в новой обстановке, верховники собрали "сильных персон" из оппозиции и попытались договориться с ними. В качестве основы компромисса предложен был кусок из тех самых "пунктов присяги", вокруг которых князь Дмитрий Михайлович пытался объединить "общенародие" в канун приезда Анны.
Красноречив сам факт использования уже отвергнутого документа. Политическая энергия князя Дмитрия Михайловича была на исходе.
В отрывке речь шла о принципах пополнения Верховного совета, о недопустимости избрания более двух представителей одной фамилии, а также о рассмотрении наиболее важных государственных дел Советом совместно с "Сенатом, генералитетом, коллежскими членами и знатным шляхетством".
Все это имело в тот момент вполне второстепенное значение, и потому документ согласились подписать вместе с министрами Совета и Дмитриев-Мамонов, и фельдмаршал Трубецкой, и граф Мусин-Пушкин, и еще полтора десятка лиц из "знатного шляхетства", а кроме того, девяносто семь офицеров, в основном гвардейских.
Однако имен подлинных вождей разных направлений оппозиции под этим странным документом нет. Нет подписей Черкасского, Салтыкова, Новосильцева, Барятинского, наконец Татищева.
Акция провалилась. Если возможность компромисса и была, то она себя исчерпала.
Отвлекаясь от непосредственного сюжета, надо представить себе суть ситуации. Игру вели три силы — группа князя Дмитрия Михайловича, шляхетское "общенародие", жаждущее перемен, и сторонники неограниченного самодержавия. Из них только две силы были "договороспособные". Компромисса с Феофаном и тем, кто шел за ним, быть не могло. Но для союза двух других сил необходим был механизм согласования интересов, обоснование гарантий и так далее. Но вырабатывать такой механизм, если он был в принципе возможен в тот момент, могут только облеченные доверием обеих сторон лидеры. Лидера у шляхетства не было. Татищев был идеологом, но по малому чину, политическому весу и недостаточной известности не мог быть вождем группировки. И, стремясь в принципе к одной цели, две эти силы не могли договориться и объединиться. Не было общего "языка".
