Тадане настороженно встретила внука:
— Что ты, Делюк? В лямку Сэхэро Егора запрягся? Откуда пригнал оленей? Чьи они?
— В тундре нашел. В туман, видимо, откололись от чьего-то стада, — хитро щуря один глаз, соврал Делюк. — По клейму на ушах двух оленей догадываюсь, что они когда-то Сядэю Назару принадлежали. А теперь они — мои.
— Вэй-вэй! Грех-то какой! — как бы отталкиваясь руками от груди внука, Тадане стала отходить назад. — Сейчас же гони обратно! Скорее! Богач увидит и подумает, что ты их украл. Гони обратно! Не суйся глупой куропаткой в петлю греха!..
— Э-хэ! — усмехнулся Делюк. — Как бы не так! Кому нужны олени — пусть сами забирают. Я от своего чума никуда не погоню оленей. Не для того я их сюда гнал!..
— Грех так делать, внучек! И люди все от тебя отвернутся, — глухо сказала бабушка, потемнев лицом.
— Я, бабушка, не боюсь греха. И людей не боюсь, — насмешливо отозвался Делюк и начал распрягать упряжных.
Старуха махнула рукой, отвернулась и пошла в чум. Она больше не показывалась. Не высовывала носа и мать. А Делюк торопливо клеймил оленей и раскаленным железом обжигал края срезов на ушах. Это он делал для того, чтобы не текла кровь и чтобы срезы на ушах животных казались старыми, если кто-то сегодня или завтра взглянет на клеймо.
Угасал медленно день, просто погружался в сумерки. На стойбище было уже всё спокойно. Волоча за жабры щуку, которую, видимо, поймали в речном омуте, возвращались в чум Ябтако и Ламдоко. Довольные небывалой удачей, они ничего не замечали вокруг. Вдвое увеличившееся стадо мирно разбредалось по пастбищу. Делюк гордо поглядывал на оленей, а памятью зрения, как наяву, он снова видел спящих на земле пастухов. Губы его кривила самодовольная улыбка.
8
— Ямдать, пожалуй, надо… Сегодня же, — сказал Делюк после горячего утреннего чая.
В тундре слову хозяина стойбища обычно не перечат, его решение окончательно и сомнению не подлежит.
Женщины быстро убрали посуду и занялись разборкой чума. Делюк вместе с братьями возился с постромками возов. Но вот стоявший возле брата Ябтако открыл широко глаза и, запрыгав на месте, крикнул:
— Вэй, Делюк, смотри: оленей-то у нас вроде больше стало! — И заявил уже решительнее: — Конечно же, больше!
— Выросли, видно, за ночь, — ответил Делюк, не поднимая головы. — А может, из тундры пришли. Разве плохо, если у нас оленей больше будет?
— Я ещё вчера заметил, что оленей у нас больше стало, — деловито сказал Ламдоко.
— Хорошо, если больше оленей! Лишь бы не уменьшалось стадо, — осторожно вмешался Делюк, чтобы ребята прекратили не к месту затеянный разговор.
Ябтако и Ламдоко действительно перестали толковать об оленях, но вдруг залаяли собаки. Делюк поднял голову и увидел, что из-за ближнего холма вынырнула упряжка. За ней в отдалении виднелись вторая, третья, четвертая.
— Всё! Началось! — сказал себе под нос Делюк, перебирая руками постромки. Ребят рядом уже не было.
Упряжки летели на полном скаку, неотвратимо приближаясь с каждым мигом. Делюк лихорадочно думал, как быть. Он то поглядывал на упряжки, то на пасущееся недалеко стадо, и не было сил оторвать как бы вросшие в землю ноги. Стадо теперь уже было поздно угонять на скрытое от глаз место.
— О! Опять здорово, Делюк! Давно я тебя не видел! — вскочив с нарты, пошел к нему с вытянутой для приветствия рукой Игна Микит и кивнул в сторону голого остова чума: — Ямдать, вижу, решил?
— Надо, — ответил лениво Делюк и, подавая руку, подумал: «Миновала гроза!»
Делюк вздохнул легко, недавнее напряжение как рукой сняло, но радость была преждевременной: вслед за Игной Микитом бросили на землю свои хореи и вожжи сам Сядэй Назар, известный по всей Большой земле богач, и два его взрослых сына.
Сердце у Делюка забилось пойманным воробушком и заныло, заметно побледнело лицо и губы сжались. Он невольно взглянул на стадо, потом — на Сядэя Назара и его сыновей. Старший Сядэй, хозяин семитысячного стада, был явно спокоен, он важно вышагивал к Делюку, протягивал руку с открытой ладонью для приветствия. Делюк опять посмотрел на стадо, потом — на Сядэя Назара и сказал:
— День правильно идет… Далеко ли?