Делюк долго стоял на кромке припая, тайно ожидая, что, может быть, нерпа ещё покажется, но её не было. Лениво перекатывались перед Делюком зеленоватые от луны глубинные волны моря и лопались на полированном разломе кромки припая.
Делюк так и не дождался появления нерпы, а когда подумал о чуме — увидел себя сидящим на постели. Была ещё ночь. Звенела в ушах тишина. Спокойно спали мать, бабушка и двое братьев, а на нежилой половине чума тускло поблескивали сходящиеся в макодане шесты.
— Хфу-у! — устало выдохнул Делюк и тряхнул головой: — Что это? Сон? Явь?
Чтобы убедиться, не сон ли это, он ущипнул себя в щеку и едва не крикнул от боли.
«Сон, конечно!» — решил он, откинулся на подушки, уже обметенные инеем, зарылся с головой под меховое одеяло и стал засыпать. Но сон не шел к нему. Делюк лежал с закрытыми глазами, стараясь ни о чем не думать, но им овладевало странное состояние: казалось, что от него отделяется душа, становясь как бы двойником, и оба они, тело и душа, начинают вдруг то расти до таких размеров, что и чум мал, то наоборот — делаются маленькими, как былинка. Делюк испугался, попытался сесть, но не смог: руки и ноги не слушались его, не поднималась голова. Тогда он стал открывать глаза, но и они не открывались. «Что за чертовщина? Что со мной?» — подумал он и услышал над собой нежный, прозрачный звон. И странно: глаза у него закрыты, а он видит, что по шесту напротив его головы медленно спускается золотой пензер[41] с прозрачными, как весенний лед, бубенцами…
«Это мне? — мысленно спросил Делюк. — А на что он мне?»
Переливался в тишине нежный звон бубенцов.
Делюк потянулся к повисшему над собой пензеру, рука на этот раз послушалась, но не дотянулась. Он стал приподниматься, но над ним раздался в тишине голос:
— Это тебе, но не торопись, Белый Ястреб.
— Белый Ястреб?! — удивился Делюк. — Это… почему же — Белый Ястреб? Отец и мать дали мне имя Делюк.
— Белый Ястреб! — отрезал голос из темноты. — Отныне ты Белый Ястреб!
— Почему?
— Сам узнаешь, — ответил тот же голос, и Делюк скорее почувствовал, чем увидел, что пензер упал ему на колени. Но когда он сел и открыл глаза, ни пензера, ни темноты не оказалось: брезжил рассвет, стекая через макодан в чум.
«Странное что-то происходит со мной!» — возмущенно подумал Делюк, но тут же забылся…
* * *
— Где он? Где? Ведь здесь был, только что здесь был. — Делюк ползал на четвереньках по одеялу, бормоча. — Здесь! Только что здесь был!.. Золотой пензер!
Тадане развела руками и втянула голову в плечи. Потом она долго смотрела на внука, который торопливо шарил руками по одеялу, крутясь на месте, наконец не выдержала и сказала тихо:
— Что-то не то, внук, говоришь… Какой это пензер? Такого у нас и в роду не было.
— Да здесь он был, пензер! Золотой!
Старуха засмеялась.
— Да очнись же ты. Проснись!
— Разве это сон?! — Делюк удивленно потрогал руками голову, грудь, окинул взглядом чум. — Я вовсе не сплю. Давно не сплю.
— А что ищешь?
— Пензер, говорю!
Старуха всплеснула руками, потому что даже нужного слова не могла найти, а сама подумала тревожно: «А ведь он в оболочке родился! Не беда ли нагрянула, а?»[42]
— О-хо-хо! — засмеялась Санэ. — Пензер потерял, которого не было!.. Ещё и говорит, что не спал!
«Был! Здесь он был!» — хотел возразить Делюк, но, усомнившись, промолчал, стал озираться вокруг. С глаз у него будто сошла пелена, от которой всё казалось в тумане.
— Может, и сон, — сказал он тихо и стал натягивать пимы.
Потом ещё дважды видел Делюк золотой пензер, повисавший над ним сверху. Он каждый раз падал ему на колени и исчезал. На седьмые сутки, перед рассветом, он снова услышал знакомый звон и голос:
— Белый Ястреб, ты трижды видел золотой пензер. Он — твой, но в руки твои он не попадет. До поры, конечно. Не отчаивайся. Точно такой же, но обычный пензер, ты должен сделать из шкуры белого менурэя[43], которого ты принесешь в жертву жителям верхней земли. На горе Хурт-вой они тебя давно ждут.
«Хурт-вой?» — задумался Делюк, услышав название священной горы, наконец догадался, в чем дело, и крикнул:
— Так вот оно что!
— Что, сын мой? — моргая спросонья, спросила Санэ.
