Мелькнул новый пристрой дома "Известий", остался слева за мостом Белорусский вокзал, а я все пытался разобраться, понять, чем же и почему поразил меня рассказ Джонни? - сам он, подавшись вперед, негромко договаривался о чем-то с шофером. Только ли тем поразил, что Семен стал ученым, что у него высокие степени и звания?.. Конечно, в какой-то мере и этим - непросто, зная лишь исходные условия задачи и совершенно минуя долгое, сложное решение, сразу осмыслить конечный результат-ответ. Но больше все-таки не этим: за прожитые полвека был я свидетелем метаморфоз и подиковиннее, с такой амплитудой взлетов и падений, что диву давался!
Нет, меня всегда занимало и занимает, как это мы, люди, сплошь и рядом, если еще не всегда, ошибаемся в оценке ближнего - принимая подчас мишуру за суть, аплодируя пустобреху на трибуне и не понимая, что сидящий рядом молчун и есть созидатель; что колокольный звон - не сам колокол, что, наконец, с треском-блеском взлетевший фейерверк - не тот огонь, который варит сталь и согревает путника в дороге. В молодости, вероятно, ошибаемся по врожденной юношеской близорукости, когда в фокусе полагают прежде всего самого себя, что, в общем-то, естественно и проходяще; в старости - все меряя собственной, устоявшейся и жесткой меркой и мрачновато торжествуя, что под нее почти ничего не подходит. Исключение, по-моему, составляют разве что провидцы и дети:
и тем и другим все ясно, как дважды два...
- Джонни, а где вы оба были в войну?
- Да там же - в Ленинграде. Все девятьсот блокадных деньков. - Джонни ответил в своей манере, хотя слова несли иной, не шутливый смысл. - С той лишь разницей, что Семен и ломал ее, блокаду. А я кантовался на оборонно-земляных спасательных работах. Да, ты знаешь, что наше общежитие бомбой разворотило?
- Это знаю, Джошш. На его месте теперь сквер - бабушки внуков в колясках прогуливают.
- Вот, вот...
Поморгав фарами, "Волга" вошла в белый расчищенный двор и пропустила сияющую лаком министерскую "чайку".
- Видишь, и Семен прибыл, - кивнул Джонни.
- В "Чайке"? - усомнился я.
- Конечно. - Джонни покосился на меня, рассмеялся: - Что, никак не укладывается? Привыкай, привыкай...
Бесшумно сработал лифт; Джонни уверенно нажал кнопку, и массивная, обитая коричневым дерматином дверь тотчас открылась.
- Милостиво прошу, - басовито пригласил голос, вроде бы знакомый.
И все же в первую секунду мне показалось, что ошиблись адресом, квартирой.
Я ожидал встретить Семена, - посреди просторной прихожей, сматывая с шеи белый шелковый шарф, стоял высокий, стриженный под "бокс" генерал.
Недоумевая, я посмотрел на его красные лампасы, на целый планшет орденских планок, на широкие погоны с двумя звездами на каждом, столкнулся взглядом с внимательными серо-голубоватыми глазами, в которых вдруг улыбчиво проступила цепкая хитреца, и лишь тогда убедился, что генеральское обмундирование действительно надето на Семена.
Обоюдное узнавание длилось мгновение, Джонни прервал его:
- У их превосходительства опять горлышко болит? - с подчеркнутым участием спросил он.
- Отстань, - добродушно усмехнувшись, попросил Семен. - Дай с пропавшим поздороваться.
Он легонько притиснул меня к себе - словно для того, чтобы еще раз, вблизи, разглядеть, и так же легонько оттолкнул. Остался удовлетворенный осмотром.
- Ну что ж, не считая некоторой неизбежной амортизации, - ничего еще, ничего. Держимся!
Вблизи и я заметил, что годы также не обошли и Семена: почти начисто срезанные виски серебрились, и некупленное серебро это забило первородную рыжинку; в серо-голубоватой глубине глаз исчезла былая простоватость деревенского парня - теперь, всякого навидавшись, они смотрели спокойно и зорко и немного устало; разве что большие добрые губы и остались от прежнего.
- Ты бы хоть напомнил, как тебя по батюшке? - спросил я, почувствовав, что избегаю, затрудняюсь обращаться к нему по имени.
- А ты что ж, забыл, как меня звать? Тогда напоминаю: Семен, - Вводя нас в гостиную, генерал усмехнулся: - Кстати, и сам - как в песне - на большее ты не рассчитывай.
