— Горим, Константин Григорьевич! Яцко говорит: не буду, хоть режьте! Я ему: ты нам нож в сниму, говорю, не втыкай, ты нам тару давай, месяц Ковша на носу, а он…
Гангур жестом остановил его:
— Ефим Макарыч, ты меня вчера на пенсию провожал?
— Так ведь Яцко…
— Провожал. Новый директор есть?
— Константин Григорьевич!
— Есть. Вот и дуй к нему.
И он демонстративно отвернулся.
— Константин Григорьевич, — робко позвал долговязый.
Гангур устремил на него яростный взгляд.
— Надо бы удилище повыше поднять, так ничего не поймаете!
Он потянул за удилище и не поверил своим глазам: на крючке висел карп!
— Не учи ученого, — самодовольно сказал Константин Григорьевич, снимая с крючка рыбешку.
Ефим Макарыч удивленно почесал берет и побрел к стоявшей у обочины машине. Константин Григорьевич крикнул вдогонку:
— А Яцко скажи, пусть дурака не валяет! Во втором складе есть загашник, вот им и покроем разницу!
— Мерси, Константин Григорьевич! — повеселел тот и побежал к машине.
Гангур подержал в ладони карпа, как бы взвешивая, и бросил его в воду. Но тот всплыл брюхом кверху. Вид дохлой рыбешки расстроил его. Он вынул из-под коряги блокнот, который спрятал при виде гостя, и снова открыл его на первой странице. Удочку он больше не забрасывал…
Петр шел по цеху утилизации отходов виноделия, беседуя с Юрием:
— Мне срочно нужны данные: сколько голов мы можем содержать на отходы от виноделия?
— У папаши в кабинете, то есть, извини, в твоем кабинете, в красной папке есть несколько вариантов этой справки, на все случаи жизни: и с повышенными обязательствами, и с заниженными, словом, выбираем на вкус. Я думал, ты в курсе…
— Той папки уже нет. Сгорела, — Петр улыбнулся, — как спичка. Так что, Юра, впредь мы будем работать без вариантов. Соображаешь?
— Не совсем.
— По-настоящему мы будем работать.
— Разве до сих пор мы работали понарошку?
— Когда отец просил тебя: Юра, дорогой, скорректируй показатели на два процента, а то в следующем квартале, сам понимаешь… ты что отвечал: заметано, батя! Или: как там у нас со встречным планом, Юра? Откликнуться надо, но так, чтобы голос не сорвать… А ты: заметано, батя! Считаешь, что это и есть настоящая работа?
— Понимаю, куда ты клонишь, товарищ директор, сам об этом люблю в газетах читать. Но, к сожалению, жизнь диктует другую тактику: если слишком дернули сверху, надо передернуть снизу, чтоб восстановить равновесие. Да что тебе объяснять, будто сам не знаешь. Не думаю, что в Слободзейском совхозе было по-другому…
— Ты прав, не было. А здесь я хочу, чтоб было по-другому.
— А там почему ты не хотел? — улыбнулся Юрий.
— Хотел, да не мог. А здесь докажу… Докажу, что не только в геометрии, но и в жизни кратчайшим расстоянием между двумя точками является прямая, а не лабиринт, — твердо сказал Петр.
Как-то жалостливо взглянул Юрий на нового директора:
— Ох, закрутится эта прямая вокруг твоей шеи, затянется тугим узлом, мертвой петелькой…
— Папа! Вот ты где!
К Константину Григорьевичу подбежала Аника, чмокнула в щеку:
— Скорей! Тебя на митинг зовут, речь будешь держать перед новобранцами! Пока! Мне еще надо цветов нарвать!
И девушка стремительно удалилась.
Константин Григорьевич взглянул на чистую страницу и захлопнул блокнот.
Духовой оркестр играл марш. Играл не очень чисто, но оглушительно. По центральной улице поселка шагали новобранцы. С флажками в руках их сопровождали солдаты и офицеры.
В толпе провожающих стояла Аника, вглядывалась в проходящих. Вот он! Наголо остриженный, в старенькой курточке, с рюкзаком за плечами, Алексей выглядел совсем еще неоперившимся птенцом. Он шел, опустив голову, и его понурый вид никак не вязался с бравурным маршем, с цветами, которые девушки бросали новобранцам…
— Алеша! — крикнула Аника.
Он вздрогнул, но не повернул головы.
— Алеша!
Он продолжал смотреть под ноги.
— Алеша!
Идущий рядом с ним парень толкнул его в бок, но Алексей упорно смотрел в землю.
Аника остановилась. Ее толкали со всех сторон, но она ничего не замечала, она тоже смотрела себе под ноги, смотрела, как чьи-то туфли, босоножки, сандалии топтали букет цветов, предназначенный для Алексея.
