– Как он теперь себя чувствует?
– Он стал подходить ко мне, но до сих пор не смотрит мне в глаза. Он плохо спит по ночам, часто просыпается и плачет. Мы опять стали пользоваться пеленками, хотя он перестал мочиться под себя в два года. А вот теперь снова начал.
– Но что вы делаете здесь целыми днями? – спросила Анника и отпила кофе. Кофе был отменно хорош.
– Со мной ведут беседы, и скоро я буду ходить на групповую психотерапию и общаться с другими мамами, а это окажет на меня сильное исцеляющее действие. Александр просто играет. Он копается в песочнице, рисует, играет в мяч. Когда нас отсюда выпишут, его будет наблюдать детский психиатр.
Юлия нервно рассмеялась.
– Но я что-то разболталась, – осеклась она. – Я хочу тебя поблагодарить, поблагодарить за все, что ты для нас сделала. Если бы не ты…
Анника с силой обхватила руками чашку.
– Не волнуйся, все в порядке. Я очень рада, что смогла принести пользу.
В комнате снова повисла тишина.
– Скажи, как ты провела Рождество? – спросила наконец Юлия.
Анника поставила чашку на блюдце.
Надо ли говорить Юлии правду? Рассказать, что день Рождества они провели с детьми в Старом городе среди передвижных картонных декораций, ели ветчину и смотрели «Калле Анку»? Рассказать, что потом она отвезла детей к папе – на Новый год и на День Вознесения, потому что там им будет лучше?
– Можно сказать, что хорошо. Правда, было очень много работы. Сейчас мы разрабатываем материал о групповом убийстве в Испании.
Юлия встала и повернулась спиной к Аннике.
– Солнечный Берег – это жуткое место, – сказала она, – а Эстепона – просто страшное.
Анника снова принялась рассматривать свои руки. Предмет для разговора она выбрала явно неудачный. Она знала, что тогда, в Испании, Юлия пережила самый худший период своей жизни с Давидом.
– Прости, – сказала Анника, – я не хотела…
– Мы прожили там полгода, – продолжала Юлия, – и Давида почти все это время не было дома, он постоянно находился в каких-то разъездах. Я была беременна, машины у меня не было, до ближайшего магазина – несколько километров. Я ходила туда и волокла домой сумки с едой, а на улице тридцатиградусная жара.
– Как же тебе было тяжело, – сочувственно произнесла Анника.
Юлия пожала плечами:
– Он все время работал под прикрытием. Однажды вообще исчез на две недели и все это время не давал о себе знать. Вся эта проклятая операция продолжалась несколько лет. Несколько лет!
Она повернулась лицом к Аннике:
– Я никогда не знала, чем он занимался – наркотиками, или отмыванием денег, или чем-то еще. Я никогда и ничего не должна была знать.
Она наклонилась к Аннике:
– И знаешь, что было самое худшее? Я всегда страшно боялась, что с ним что-нибудь случится, что-то ужасное и опасное. И ты видишь, что случилось?
Она визгливо рассмеялась.
– Он трахал меня в тот раз как сумасшедший, но явилась она и прострелила ему голову и яйца, меня заперли в тюрьму, а Александра.
Она почти вплотную приблизила свое лицо к лицу Анники.
– Они говорят, что это на всю жизнь отпечатается в его психике. И никто даже не пытался мне поверить.
Она ударила по столу ладонями с такой силой, что подпрыгнули чашки.
– Мне никто не поверил!
Анника поняла, что время посещения истекло.
Она отодвинула чашку и встала.
Юлия упала на стул и уставила пустой взгляд прямо перед собой.
– И как нарочно, это была Ивонна Нордин, именно она – из всех людей.
Анника остановилась.
– И что? Ты ее знала?
Юлия покачала головой:
– На самом деле я никогда с ней не встречалась, как и с Филиппом Андерссоном.
Анника подошла к двери и подняла с пола куртку.
– Что касается Филиппа Андерссона, – сказала она, – генеральный прокурор потребовала пересмотра приговора по его делу.
Юлия подняла голову.
– Нина будет очень рада, – бесцветным тоном произнесла она.
Анника удивленно застыла на месте с курткой в руках.
– Нина Хофман? Почему она должна быть рада?
Юлия почесала левую руку.
– Понятно почему. Потому что это ее брат.
Анника схватилась за мобильный телефон, едва успев открыть дверцу машины и сесть за руль. Достав телефон, она по памяти набрала номер Нины Хофман.
Почему Нина не сказала, что она сестра Филиппа Андерссона и Ивонны Нордин?
