– Ма-ма-мало?
– По-любому, Эдик. Вот был у нас в Цюрюпинске цирк. Жили у нас два брата. Такие кабаны, – Волына замешкался, подыскивая нечто стоящее для сравнения, – такие лоси здоровые… В общем, Валерке срать и срать.
– Это мне? – прищурился Протасов.
– По-любому, зема. Ты б им от силы в пуп дышал. Позвали тех братков как-то на свадьбу. В соседнее село.
– Ах, на свадьбу, – пробормотал Планшетов с пониманием, отражающим определенный жизненный опыт. По части свадеб.
И тут Эдик что есть силы нажал на педаль тормоза.
«Держитесь!», – хотел крикнуть он, но не успел. Душераздирающее сопрано в исполнении намертво заблокированных колес оборвалось сочным металлическим лязгом.
Е-мое! – завопил Протасов в полете к лобовому стеклу. Волына хрюкнул, тараня грудью переднее кресло, как единорог[104] ворота осажденного замка. Спинка лопнула под его весом, многократно перемноженным ускорением, но и сама не осталась в долгу, выбив плечо Вовчика из суставной сумки. Волына до крови прикусил язык, а история захватывающих похождений братков-богатырей на свадьбе так и осталась недосказанной и нам остается разве что предположить, что они там всех поголовно перебили.
Планшетова швырнуло в спину Армейцу, словно катапультирующегося военного пилота об фонарь, и только послужившее прокладкой сидение спасло Эдику позвоночник. Но и через спинку он ощутил колени Планшетова, показавшиеся ему бивнями взбесившегося африканского слона.
– Ух! – выдохнул Эдик. Ремни безопасности, которыми он, единственным в салоне, не пренебрег, сдавили грудную клетку клещами. Эдик повис в их синтетических объятиях, как обезьяна, которую душит анаконда. Отчаянным махом руки, больше рефлекторным, нежели осознанным, Армеец провернул рулевое колесо. Нос «Линкольна» отклонился к обочине, машину занесло, удар вышел по касательной. Затрещал, деформируясь, металл, посыпались стекла и «Линкольн» замер, борт в борт с перегородившим дорогу тяжелым грузовиком. За кормой грузовика висел прицеп. Среагируй Эдик на полсекунды позже, и массивная стальная сцепка прошлась бы по салону, как плуг по гнезду полевки. И никто бы, наверняка, не уцелел.
* * *
Охранник при входе в парадное Поришайло хотел подмигнуть Атасову, как старинному приятелю, уже подался из-за своей кабинки навстречу и обомлел, разглядев его причудливую одежду.
– А я уже думал, ты заболтил… – еще машинально проговорил он, потому что эти слова выпорхнули до того, как он сообразил, с монтером что-то не так. И, это еще мягко сказано…
– Заболтишь тут… – голосом третьеклассника-ябеды, которого однокашники только что на совесть отделали в туалете, сообщил Атасов. От видавшего виды бушлата он избавился у подъезда, швырнув полное блох рубище в цветочные грядки под окнами фешенебельных квартир, оставшись в одних спортивных штанах. В центр города с Воздухофлотского он добирался трамваем, а затем шел пешком и, если в раскачивающемся салоне чешской «Шкоды» ему даже уступили место, не из вежливости, естественно, просто вокруг Атасова как-то сам по себе образовывался вакуум, то в окрестностях Оперного театра и Золотых ворот пришлось передвигаться «огородами», чтобы ненароком не угодить в воронок. Хоть, он не слишком рисковал: стражи закона уже научились совмещать нелегкую службу по охране общественного порядка со стрижкой купонов, а много ли возьмешь с бомжа? Вваливаясь в подъезд элитного дома, Атасов тихо радовался, что утром разговорился с охранником, и теперь мог рассчитывать на некоторое понимание, что ли.
– П-лей мне только что наваляли! – сообщил Атасов чуть не плача. Его внешний вид свидетельствовал: ложью в данном случае и не пахнет.
– Кто?! – выдохнул охранник.
– Сопляки какие-то, – Атасов, для верности потер скулу, на которой красовался кровоподтек, оставленный на память застреленным им в квартире Правилова взломщиком. Теперь взломщика, вероятно, везли в городской морг, а кровоподтек саднил, нарывал и этим здорово доставал Атасову.
– Это когда случилось? – охранник целиком проглотил наживку.
– Да только что, типа, – взвизгнул Атасов, – пейджер забрали. Кошелек, ключи, и еще это… сумку с инструментами.
