В полных руках горничной был поднос с несколькими тарелками и кофейником, значит, ему подали завтрак в постель. Это был не самый плохой знак. Оставив поднос на столике, женщина, скользнув по Андрею слегка заинтригованным взглядом, одернула фартук и поплыла к двери. Он зачаровано проводил ее округлые ягодицы, пока за ней не захлопнулась дверь, а затем, оставив поднос с завтраком без внимания, возобновил попытки подобраться к окну. Вскоре это ему удалось.
– Вау, – восхитился Бандура вопреки тому, что когда ваше положение оставляет желать лучшего, мягко говоря, не до окрестных пейзажей, даже если они чудесные.
Открывшаяся ему панорама так и просилась на холст живописца. Окно выходило во двор построенного в виде подковы особняка. Посреди двора журчал фонтан, напоминающий изящную хрустальную чашу. Свежий ветерок раз за разом налетал из долины, разбивая ее тысячей искрящихся на солнце осколков, отчего над двором подымалась радуга. Трава на лужайке была подстрижена настолько аккуратно, что казалась искусственной. Облицованные откровенно заграничным кирпичом стены в нескольких местах были увиты плющом. Над красной черепичной крышей, увенчанной декоративными островерхими башенками, торчали высокие дымовые трубы, одного вида которых было достаточно, чтобы представить трубочистов из сказок Андерсена. Выше поднималась отвесная каменная стена, каких в горном Крыму превеликое множество. Ее темно-песчаного цвета поверхность густо усеивали отверстия пещер, отчего она напоминала срез гигантской головки сыра. Макушку кряжа венчали густые заросли. Немного севернее обрыв переходил в крутой склон, поросший редколесьем, перемежаемым каменными проплешинами в тех местах, где случались обвалы.
В общем, местность красотой не уступала воспетой поэтами Швейцарии, а возможно и превосходила ее.
* * *
И особняк, и земельные угодья обошлись Бонифацкому сравнительно недорого, в особенности, если не забывать, что располагались они в самом сердце Государственного Природоохранного Заповедника, у северного подножья Бабугая.[85]
Выстроив особнячок на месте рощи реликтовых скипидарных деревьев, Бонифацкий и Витряков пользовались им от случая к случаю. Как правило, в качестве охотничьего приюта, а иногда и для встреч с девицами, не без этого. Леса вокруг изобиловали дичью, а накопленного Витряковым огнестрельного оружия с избытком хватило бы, чтобы вооружить до зубов целую артель зверобоев. Сам Бонифацкий относился к охоте с прохладцей, отдавая предпочтение рыбалке. В те времена кое-где еще водилась форель. Потягивая рыбешку на удочку, которая стоила как парочка «Жигулей», Бонифацкий обыкновенно казался погруженным в раздумья, хотя, на самом деле, в эти моменты его мозги отдыхали, поскольку он вообще ни о чем не думал. Освободить разум от работы – великое благо, на самом деле, и рыбалка при этом обыкновенный инструмент, вроде наркотиков. Не самый, возможно, быстродействующий, зато с превосходными терапевтическими свойствами.
«Задрался в кусты, как онанюга, и дрочишь часами напролет, – Витряков имел свое, отдельное мнение по поводу рыбаков и того, что у них в руках, кроме удочек. – Даже водку не пьешь. Я еще понимаю – выкатить два ящика водки, ящик динамита, шлюху хорошую, б-дь на х… прихватить. Нажраться, мать твою, до поросячьего визга, да как звездануть динамит к херам! Это еще туда, б-дь, туда-сюда развлечение…»
«Чем больше шлюх на кровати, а водки в желудке, тем острее сексуальные ощущения, так, идиот?» – думал Вацлав Збигневович, но не спешил высказываться вслух.
На дух не переваривая рыбалку, Витряков страстно любил охоту и, дорвавшись до ружья и заповедника, откровенно наслаждался каждым удачным выстрелом, сея смерть, как какое-нибудь злое божество дохристианского мира, вроде финикийского Молоха.[86] Добытые Витряковым трофеи, пройдя через руки чучельников, выстраивались вдоль длинных стен каминного зала особняка, откуда глядели с немым укором. Леню, однако, это не трогало.
Неодобрительно относясь к кровопролитию, Боник, как эстет, высоко ценил собранную Леонидом коллекцию, где чучела дрофы, черного грифа и разных там занесенных в Красную книгу лебедей с вытянутыми шеями соседствовали с головами лосей, кабанов и оленей. Шкура белого медведя у камина тоже была хороша.
