А Скалли, вздохнув, прочитала копию свидетельства о смерти Джона Барнета. И принялась обдумывать ситуацию.
Ситуация сложной ей не представлялась. Малдер, судя по всему, считает, что Барнет каким-то образом остался в живых. Федеральный департамент тюрем считает, что он мертв. Значит, надо определить, кто из них прав.
Этим она и занялась.
Школьный стадион Александрия,
штат Вирджиния
День первый
Два часа спустя
Малдер сидел на трибуне и смотрел на поле стадиона.
Уоленберг-младший, получив от партнера мяч, сделал рывок по правому краю. Его вовсю пытались остановить; соперники в азарте висли на нем гроздьями, но парень неуловимыми движениями освобождался от цепких на вид захватов. Еще пара резких торможений, пара уходов в сторону, и красивым нырком он приземлил мяч в зачетном поле.
Тренер, крепкий, внушительных габаритов мужчина, дал свисток и крикнул:
— Неплохо, Уоленберг! Молодец!
Партнеры хлопали парня по шлему, дружески тыкали кулаками под ребра.
Тренер снова свистнул:
— А теперь давайте-ка проведем еще одну атаку! По варианту «Б», с переходом Уоленберга на левый край…
Футболисты побежали на исходные позиции.
Малдер встал, отряхнул плащ, спустился с трибуны на беговую дорожку.
День был пасмурным, но на сердце у Малдера посветлело, стало тепло.
Он вспомнил, как приехал сюда в первый раз. Ему казалось, он умрет от стыда либо сердце разорвется от жалости к этому пацану.
Однако Уоленберг-младший так азартно боролся с соперниками, подбадривал себя и партнеров столь воинственными воплями, что сразу становилось понятно: если и нужно этому парню что-либо от жизни, то уж никак не стыд и жалость со стороны человека, повинного в смерти отца. А потом Малдер понял и еще одно — какую бы ошибку ты не совершил в жизни, он, жизнь, продолжается. Улетают в прошлое дни, месяцы, годы, и свои ошибки становятся всего лишь фактом твоей личной биографии…
И все-таки время от времени он приезжал сюда; подобный брошенной женщине, сидел одиноко на самом верху; смотрел на сражающихся парней. Неверное, в этом было что-то от мазохизма, но он предпочитал думать, что таким образом отдает некий долг человеку, которому давно уже ничего ни от кого не требуется.
Малдер прошел вдоль трибуны к выходу со стадиона.
Немногочисленные группки взрослых и детей — наверное родители и друзья игроков — азартно болели за своих. Громче всех кричал молодой парень, сидевший в первом ряду. На голове его красовалось бейсболка с надписью «Вашингтон кэпитэлз», и, судя по всему, он переживал за младшего брата.
«Нет, все-таки жизнь продолжается, — подумал Малдер. — А вместе с нею продолжается и работа. И если Барнет жив — а он, что бы там ни говорил Реджи, по-видимому, жив, — то пришло время отдавать старые долги, долги, которые выражаются не в сидении на трибуне…»
Покинув стадион, он направился к машине.
И ощутил, как в беззащитную спину уперся чужой, свинцово-тяжелый, остро ненавидящий взгляд.
Он резко обернулся, быстро осмотрелся.
Чепуха! Никому он тут был неинтересен, никто в его сторону и головы не повернул.
Он подошел к машине. И застыл.
На водительском сиденье лежал бумажный пакет. А дверца оказалась незапертой, хотя он точно ее запирал.
Тепло на душе превратилось в антарктический лед. Малдер зачем-то потрогал зеркало заднего вида, беспомощно оглянулся. На него никто не обращал ни малейшего внимания.
Тогда он осторожно открыл дверцу, взял пакет, надорвал бумагу.
В пакете лежала небольшая стопка фотографий.
На верхней — крупным планом он сам, Малдер. Вид пришибленный, будто ему наступили на хвост… Следующая — он и Скалли перед ювелирным магазином. Потом — Скалли одна, крупно. Серьезная, как всегда. Это вам не Хендерсон!.. А вот спецагенты Дана Скалли и Фокс Малдер входят в Штаб-квартиру ФБР.
Последним в стопке оказался лист бумаги в половину формата А1. А на бумаге слова…
«ЗАГНАННЫЙ ЛИС РАНО
ИЛИ ПОЗДНО СДОХНЕТ».
Малдер вновь закрутил головой. На него по-прежнему никто не смотрел.
Антарктический лед переплавился в жгучую африканскую ярость.
— Ничего, сукин ты сын, я до тебя доберусь!!!
Жгучую африканскую ярость заметили. Недоуменно оглянулись, возмущенно фыркнули, легкомысленно ухмыльнулись, растерянно пожали плечами.
