— Давай, выводи на Кесову Гору. Может, как-нибудь дотянем.
Погода же, вижу, испортилась вконец: начал моросить дождь, облака опустились еще ниже, темнотища кругом — хоть глаз выколи, ни единого просвета вокруг. По времени мы уже должны быть над Кесовой Горой, а ее все нет: ориентировка потеряна. До рассвета горючего не хватит, так или иначе придется где-нибудь садиться. Конечно, сесть можно всегда, но как — вот главный вопрос. Истинную высоту над местностью определить трудно, хотя приборы показывают двести метров. Что делать? Какое решение принять, чтоб было оно единственно верным? Члены экипажа надеются на тебя, верят, что ты найдешь выход из этого почти безвыходного положения. Думай, командир, думай!
Правда, у нас есть парашюты. Мы можем набрать немного больше высоты и оставить корабль. Примерно этого же требует в подобных случаях наставление летной службы. Но жалко машину. Это самое тяжелое для летчика — бросить исправную машину в воздухе. Кроме того, на ней летал мой командир Николай Францевич Гастелло. Он мне передал этот корабль, на хвосте которого была нарисована голубая двойка, перед началом войны из рук в руки. «Голубая двойка» стала для меня как бы живым существом, она ни разу не подводила мой экипаж даже в самых сложных условиях, хотя каждую ночь испытывала на себе огонь трассирующих пуль, взрывы зенитных снарядов, попадала в ослепительные лучи вражеских прожекторов. «Голубая двойка» всегда точно выполняла боевые задания. Нет, такого верного друга нельзя бросить в беде. И я принял решение: любой ценой сохранить машину — память о своем друге и командире Николае Гастелло.
Вижу впереди какое-то зарево. Когда подлетел поближе, догадался — пожар. Вокруг копошатся люди, тушат, наверно. Опустился пониже, думаю, может, удастся при свете пожара высмотреть подходящую площадку для посадки. Но ничего толком не видно. А время идет, горючее вот-вот кончится. Лихорадочно думаю. Я не имею права погубить экипаж. Какие только мысли не приходят в голову: а вдруг поломаю себе руки или ноги, навсегда останусь калекой? Лучше уж сразу умереть под чистую. Но жить хочется. Как хочется жить! Я так мало сделал еще. Да и некогда, черт побери, умирать, предоставим это лучше фашистам. Но, как говорится, пришла одна беда, отворяй другой ворота. Такой момент, а у нас отказала радиосвязь, даже о погоде запросить не можем. Надеяться не на кого. И вдруг в голове мелькнула мысль: внизу пожар, там люди. Люди! Они знают местность, помогут. Нужно выбросить на парашютах экипаж — пусть они порасспросят там на месте, узнают, где можно найти хоть мало-мальски подходящую площадку и подадут мне сигнал. Вызываю борттехника Сан Саныча — у него больше всех парашютных прыжков — и говорю ему:
— Сейчас будем пролетать над пожаром, и ты по моему сигналу прыгнешь на парашюте. Возьми с собой Бутенко, он парень расторопный, смекалистый, будет тебе хорошим помощником. Мало — возьми Бухтиярова с Резваном, мы же с Козыревым посадим корабль по вашим сигналам.
На всякий случай уточняю у борттехника, сколько осталось горючего в баках. Минут на двадцать еще хватит. Маловато, конечно, ну да как-нибудь. А мои друзья уже нырнули в ночную бездну… Сделал один круг — не вижу никаких сигналов. Людей около пожара заметно поубавилось. То ли огонь начал стихать, то ли разбежались все, приняв нас за немцев. А где же Сан Саныч, где другие члены экипажа? Может, парашюты не успели раскрыться из-за малой высоты, может поломали себе ноги где-нибудь в лесу, неудачно приземлившись? А может, местные жители поспешили уничтожить «немецкий десант», — мало ли что бывает в таких случаях. А время идет. Нервы напряжены до предела.
Потом вдруг замечаю: появилось два костра. Я сначала не поверил даже своим глазам, думаю, не галлюцинация ли? Костры то потухнут, то снова появятся. Сомнений больше не было. Это они, мои боевые друзья, показывают направление захода на посадку. Трудно передать словами охватившее меня чувство радости и гордости за ребят: они на девяносто пять процентов уже обеспечили мне посадку. Вышел на прямую по направлению к кострам. Смотрю, лес кончился, плавно убираю газ и около первого костра ударяюсь колесом о землю. Направляю корабль на второй костер, жду непредвиденного лобового, удара — площадка-то, наверное, крохотная. Но нет, самолет постепенно замедляет ход и спокойно останавливается, так и не встретив никакой преграды. Вылез из кабины и сразу свалился под крыло, на землю. Ни слова не могу вымолвить, до того устал. А тут уже народу понабежало, разговаривают по-русски: значит, на своей территории! Объявляют мне:
