Сразу чувствовалось, что Кесова Гора далеко от линии фронта. Наши боевые корабли стояли на открытой местности, без маскировки. Немецкие самолеты почти не залетали в этот глухой угол, разве только проходили стороной на большой высоте. Только раз как-то, во время снегопада, к нам забрел какой-то самолетик, сбросил на станции несколько бомб на товарный состав и снова нырнул в облака. Никакого вреда эшелону бомбы не причинили. Наша площадка находилась на приличном удалении и от железнодорожной станции, поэтому противнику нелегко было обнаружить стоянку самолетов.
А сами мы жили кто в гостинице, у самого озера, где круглые сутки плескались в грязной воде утки и гуси, кто на частных квартирах. Кесовцы охотно пускали летчиков на постой, помогали как могли, ничего не жалели для фронтовиков. Прилетишь, бывало, с задания весь мокрый, продрогший, усталый — тебя накормят, обсушат, выстирают белье. Мы сердцем отдыхали среди этих людей — незнакомых нам доселе, но таких гостеприимных и родных. Переполненные благодарностью к ним, мы улетали в стан врага как бы с новыми силами, старались вдвое больше уничтожить фашистов, чтоб не краснеть перед нашими советскими людьми, детьми, отцами и матерями. Забота кесовцев о нас, ночных летчиках, была просто трогательной. Специально для нас, например, в клубе устраивались дневные сеансы, давались концерты художественной самодеятельности. Как сейчас помню «Землянку» в исполнении молоденькой женщины Вари Расторгуевой, эвакуированной из Ленинграда:
Вьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поет мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза:
Ты сейчас далеко-далеко,
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага…
Женщина пела, а тут же рядом лежала в коляске ее маленькая дочурка Наташка и молча смотрела матери в глаза… Не раз потом приходилось мне летать на боевое задание зимними холодными ночами, когда мороз доходил до пятидесяти градусов. И когда коченели руки и ноги, становилось совсем невмоготу, я просил штурмана настроить приемник на приводную радиостанцию, где по нашей заявке частенько давали «Землянку». И перед моими глазами сразу же вставала незабываемая картина: поющая женщина и рядом ребенок в коляске. От этой песни будто становилось теплее, я даже сам начинал подпевать. Порой так увлечешься песней, что забываешь и о войне: кажется, летишь себе обычным ночным рейсом над просторами Родины… Только трассирующие пули в небе да светомаскировка на земле вдруг напоминали, кто мы и где мы. Но песни, которые передавали наши маяки, все-таки очень помогали нам в полете. Они как-то незаметно успокаивали нервы, заставляли забыть только что пережитые напряженнейшие минуты над целью, когда кругом рвались зенитные снаряды и до смерти было даже намного меньше четырех шагов.
…24 сентября 1941 года мы получили задание: произвести бомбометание по переправам в районе озера Селигер. С наступлением темноты вылетели на цель. Ведущим шел Павел Родионов вместе со штурманом Евгением Сырица. Я летел вторым со штурманом родионовского экипажа Вениамином Вашуркиным. За нами шли другие экипажи-ночники. Погода была плохая — десятибалльная облачность, кругом темнота. Ведущий экипаж с первого захода оставил за собой множество очагов пожара. Мы тоже подбавили немцам жару. Задание было успешно выполнено всеми экипажами, без всяких потерь с нашей стороны.
Это раззадорило нас, и мы с экипажем решили выполнить по второму боевому вылету за эту ночь. Быстро слетали на аэродром в Торжок, подвесили там бомбы — и снова на цель. Думаем: отбомбимся, снова в Торжке заправимся горючим и до рассвета возвратимся в Кесову Гору. Теперь мы легко нашли цель — ведь по второму разу. Там еще продолжали гореть жалкие останки немецких танков, автомашин, цистерны с горючим. Кругом была паника, и стреляли по нас еще меньше, чем прежде, хотя мы бомбили с более низкой высоты, в несколько заходов. Мы знали, что с рассветом сюда прилетят наши истребители, и разведчики попутно сфотографируют нашу работу.
До утра мы сделали еще один вылет и задание снова выполнили успешно. Усталые, но довольные возвращаемся в сторону Торжка. Радист Бутенко докладывает: аэродром не принимает, там объявлена воздушная тревога, ожидается вражеский налет. И добавляет: за нами увязались немцы, следят, куда мы будем садиться! Долетели до Торжка — посадку не разрешают. Потом и вообще все перепуталось, по кораблю нашему начали стрелять свои же зенитки: наверно, приняли за фрица. Невольно вспоминаю кинокартину «Чапаев» — как крестьянин разговаривает с Василием Ивановичем: «Белые придут — крадут, красные пришли — тоже начали красть». Так и у нас сегодня. Немцы стреляют по нас с воздуха, свои — с земли, а горючее на исходе, погода — хуже некуда. Но раздумывать особенно некогда, надо принимать какое-то решение. Я повернул машину на восток. Вызываю штурмана и говорю:
