И тут, наконец, слышишь голос штурмана: «Бомбы сброшены!» Маневрируя, бросая машину то вправо, то влево, увеличивая скорость, выполняя комбинированные развороты, стараешься быстрее уйти от зениток и прожекторов. Один за другим отрываются лучи от корабля, разрывы остаются позади. Догадываюсь, зенитчики переносят огонь на идущий за нами экипаж. Вытираю вспотевшее лицо перчаткой и оглядываюсь назад, на самолет Илинского, который, как клещами, схвачен десятками прожекторных лучей, а вокруг остервенело рвутся снаряды. И в тот же миг на месте корабля возникает сильный взрыв, обломки самолета разлетаются в стороны. На нашу машину падает красное зарево…
Не высказать никакими словами, как тяжело видеть, когда на глазах погибают боевые товарищи. К горлу подкатывается комок, грудь распирают злоба и чувство мести, на глаза невольно набегают слезы.
После посадки мы долго стоим молча, безмолвно глядим на проясняющийся горизонт: не произошло ли чудо, не покажется ли вдали черная точка? Официантки уже устали приглашать нас на завтрак. Не лучше и в землянке. Вот пустует на нарах постель Илинского, чуть дальше, в углу, висит гимнастерка с подшитым чистым подворотничком штурмана Сергиевского. На столе осталась недоигранная шахматная партия лейтенанта Николаева. Рядом на постели лежат вещи лейтенанта Кулигина, собранные в какой-то узел и подсунутые под подушку. Смотришь на эти вещи, и кажется, что и они скорбят о своих погибших хозяевах.
И опять, который уже раз спрашиваешь себя: «Почему же мы все отступаем, что же нам делать, чтобы одолеть вооруженного до зубов изверга?» Упрекать себя вроде не в чем — воюем на совесть, не жалея себя, каждый из нас, если понадобится, готов, подобно капитану Гастелло, отдать свою жизнь для победы.
Наша «Голубая двойка», на которой перед войной летал Николай Францевич, совершила уже десятки боевых вылетов. И всякий раз, подходя к цели, я мысленно подбадривал себя словами: «Держись, Орлов, ты ведешь корабль, которым управлял до тебя Гастелло! Говоришь, трудно, бьют зенитки, говоришь, не пробиться? А он пробился бы, он достиг бы цели и уничтожил ее» В каждом полете мы чувствовали, что с нами незримо, но постоянно присутствует наш учитель и командир, что он во всем помогает и поддерживает нас. Погиб человек Гастелло, сын московского рабочего. А летчик Гастелло не погиб, он жив, он везде и всюду рядом, вместе с нами. Его имя стало символом — нашей летной чести, жгучей ненависти к врагу, символом подвига и презрения к смерти. За Николая Гастелло и других павших в бою друзей и товарищей мы мстили, мстим и будем мстить стократно.
…Нам сообщили, что разведкой установлено скопление немецких самолетов на одном аэродроме, что фашистские стервятники намереваются утром отсюда наносить удары по нашим отходящим частям, аэродромам. Надо было сорвать их замыслы, вывести из строя указанный аэродром. Это задание было поручено трем экипажам — Николая Сушина, моему и Феди Локтионова. Капитан Локтионов был не из нашей, а из первой эскадрильи, но так как задание предстояло трудное, ответственное, и для его успешного выполнения требовались летчики сильные, временно его перевели к нам. А экипаж Локтионова, его штурман Александр Ковалев по праву считались в полку одними из лучших ночных бомбардиров. В столовой порой можно было слышать, как кто-либо из летчиков или штурманов высказывался за то, чтобы экипажу Локтионова дать двойную порцию положенных ста граммов, ведь там, мол, каждый работает за двоих.
Наступает ночь. Разрешение на вылет получено. Один за другим уходят корабли на запад. Взлетает и наша группа. Продолжая набирать высоту, ложимся на курс. Погода сегодня безоблачная, горизонт виден отчетливо, но по вертикали земля просматривается плохо. Приближаемся к линии фронта. Конечно, название это лишь условное, никакой «линии» мы не видим, там только море пожаров, бушующего огня и взрывов. Отовсюду летят трассирующие пули, местами внезапно вспыхивают и исчезают лучи прожекторов. Скоро будет и наша цель. Нам приказано сбросить бомбы с двух заходов. Аэродром мы заранее разбили на участки и распределили их между экипажами: капитан Локтионов должен бомбить северную окраину, Николай Сушин — по центру, мой экипаж — южную часть. Расположение аэродрома, размещение его ангаров, складов боепитания, стоянок самолетов — все это было известно детально, ведь нам раньше приходилось бывать здесь неоднократно, мы обходили его, как говорится, вдоль и поперек, и с воздуха, и на земле. Конечно, не очень-то приятно бомбить свой бывший аэродром. Но что поделаешь, война есть война, там теперь стоят вражеские самолеты.
