Как мы и думали, на задание в эту ночь нас не пустили. Не улучшилась погода и на другой день, стояла низкая десятибалльная облачность, шел дождь. Земля размокла, и взлететь отсюда теперь было нелегко.
На третьи сутки после обеда две эскадрильи — первая, Кости Иванова, и наша, вторая — перебазировались на другую площадку. Она оказалась очень удобной во всех отношениях. С трех сторон окружал ее лес, а четвертая, открытая сторона выходила на деревню Кувшиновка… Когда зарулили свои корабли в лес, замаскировали их ветками, казалось, что нам и самим их нелегко будет быстро найти. Старшим на Кувшиновском аэродроме был назначен Борис Федорович Чирсков, поэтому мы свою площадку назвали хозяйством Чирскова. Третья и четвертая эскадрильи, где командирами были Борис Захарович Зумбулидзе и Григорий Алексеевич Шамраев, остались, как и штаб полка, на старом месте.
С наступлением темноты наши самолеты ежедневно выруливали из своих таинственных укрытий и, тяжело нагруженные бомбами, улетали на запад, наносили удары по фашистским аэродромам, танковым колоннам и механизированным частям, которые передвигались ночью к фронту. Мы взрывали воинские эшелоны, разбрасывали над оккупированной территорией листовки, доставляли в тыл врага, к партизанам, оружие и боеприпасы, радиостанции и медикаменты и даже тюки сена для кавалерийского соединения генерала Белова, которое храбро прорывалось в то время из окружения.
Немцы рьяно охотились за нами, всячески стремились засечь аэродром и разбомбить, уничтожить его. Но обнаружить нас им никак не удавалось, хотя их самолеты десятки раз пролетали над Кувшиновкой. Фашистским летчикам, разумеется, и в голову не приходило, что таинственный аэродром, который они так искали, есть та самая поляна вблизи деревни, на которой сиротливо приютились одинокие копны сена и временами разгуливал скот. Откуда было им знать, — что копны были искусственные и с приближением сумерек быстро убирались, а утром, после возвращения кораблей, выставлялись вновь, что скот по нашей просьбе жители села выгоняли сюда нарочно. А на фронте среди солдат врага ходила молва (как нам передавали показания пленных) о каком-то сверхтаинственном аэродроме русских, откуда на ночь вылетали самолеты и, «встав на якорь», до самого утра сыпали на них бомбы. Мы же, в свою очередь, старались делом оправдать это мнение.
Вот тяжелый корабль, в бомболюках которого почти две с половиной тонны добротных «гостинцев» для фашистов, выруливает на старт. Моторы ревут на полных оборотах, машина бежит по темной поляне и где-то в конце ее отрывается от земли. Покачиваясь с крыла на крыло, набирает скорость и над рекой Угрой, на берегу которой расположена Кувшиновка, переходит на набор высоты. Жители деревни, уставшие за день от работы, вероятно, уже спят. От гула бомбовоза, пролетающего над домами, где-то, может быть, просыпается ребенок, а где-то, возможно, торопливо крестится старуха, прося бога сохранить жизнь летчику, моля не пустить ворога-пришельца из чужих стран на порог родного дома, и посылает проклятия на его голову. А внизу уже темная мгла. Ладони словно приклеены к штурвалу, глаза не отрываются от приборной доски. Так проходят минуты, часы. Каждый член экипажа занят своим делом. Штурман Сырица, очевидно, определяет сейчас силу и направление ветра, путевую скорость самолетов, направление захода на цель. Сан Саныч и его помощник Киселев следят за режимом работы двигателей, равномерным расходованием горючего в баках. Стрелки-мотористы Бухтияров и Резван, как часовые, охраняющие наш полет, дежурят у пулеметов, радист Бутенко весь поглощен эфиром, поддерживает непрерывную связь с командным пунктом полка. Но впереди еще самое главное и самое трудное — цель.
Разворот, и корабль ложится на боевой курс. Человеку, не испытавшему подобное на себе, вероятно, трудно понять состояние экипажа в эти секунды и минуты. Ослепительные лучи прожекторов, словно кинжалы, режут небо на части и все ближе подбираются к тебе. Всюду видишь малиновые разрывы снарядов, чувствуешь запах гари. Вскоре на корабль падает луч прожектора, потом другой, третий, пятый, десятый… — Они, как паутина, со всех концов тянутся к ослепленному самолету. Но отклоняться от курса нельзя даже хоть на какую-то долю градуса, иначе незачем было везти сюда, за сотни километров, боевой груз. Минуты, пока ждешь команды штурмана «бомба!», кажутся вечностью, на лбу выступает холодный пот. В памяти с молниеносной быстротой проходит вся жизнь, родные, друзья. Кажется, что не всегда до сих пор жил ты правильно, не умел ценить время, не понимал по-настоящему красоту жизни. Ты не сомневаешься: если выйдешь живым из этого ада, все будет иначе, главной чертой в тебе станет любовь, большая, ненасытная любовь к жизни, ко всему окружающему, к друзьям и товарищам, к жене и детям, которых у тебя еще нет, но которые, конечно же, будут…
