Король должен или вернуться в свой угол или отважно ринуться под новый шах ферзем по горизонтали, не допуская после этого превращение белой пешки. Званцев дерзко не посчитался с этим: его король ушел от шахов, встав напротив вражеского короля.
— Уф, отлегло. Все на прицеле. Можно передохнуть, — решили самовольные консультанты и продолжали: — Черная пешка мешает тебе объявить вечный шах, бери ее слоном.
Тихоокеанец послушался. Ничья выглядела почетной.
— Правильно, братишка. Теперь ему от вечного шаха никуда не уйти. А нас апосля такой полундры и ничья устроит.
Но тут приключилось невероятное…
Званцев, сначала отдал проходную пешку, поставив черного ферзя в угол доски, потом, чуть сдвинув ладью, объявил черному королю шах, а когда тот придвинулся вплотную к черному ферзю, Званцев продолжил угрозу, продвинув пешку вперед готовя новый мат.
Все онемели. Грозил нежданный мат ладьей под защитой пешки.
— Защищайся слоном, защищайся, — не страшась “якоря в глотку”, советовали моряку.
И последний противник в сеансе шахматного композитора дрожащей рукой поставил своего слона, защищая им клетку, не позволяя ладье матовать короля.
Но Званцев, не задумываясь, подставил и ее под удар. И когда партнер был вынужден взять последнюю белую фигуру, слабенькая пешечка шагнула вперед, объявив черному королю, застрявшему в ловко устроенных из его же фигур капкане, задуманный этюдистом “спертый мат”!
Все присутствовавшие, включая яростных болельщиков поверженного чемпиона апплодировали победителю.
Художник Захаржевский делал зарисовку этой сцены.
Раскрасневшийся моряк встал и, горячо пожимая Званцеву руку, сказал:
— Спасибо вам, маэстро. Я буду всем показывать этот финал. Вы открыли мне “шахматную красоту".
А Кавторанг к каждому подходил с вопросом:
— А что я вам говорил?
Вся творческая бригада после сеанса шла по набережной в гостиницу. Час был поздний, и в темноте близко рокотал прибой.
— Это надо же! — громко восхищался Кавторанг. — Все фигуры отдать и одной пешечкой партию выиграть!
— Не сочтите за ложку дегтя в бочке меда, — сказал полковник Власов. — Мне даже страшно стало, когда представил вас, полковника, уложившего всю дивизию, чтобы водрузить флаг на высоте.
— Будьте уверены, полковник, боевой состав дивизии я в братскую могилу не уложил бы, — твердо отозвался Званцев. — Другое дело деревяшки. У поэта Безыменского есть такие строчки:
“Конечно, это так, но все же,
Но все же хочется сказать,
Что жизнь на шахматы похожа,
Но жить — не в шахматы играть!”
— Я, конечно, не шахматист, — вмешался Львов. — Но коль дело до поэзии доходит, то скажу, что сегодняшняя партия — подлинное поэтическое произведение из области шахмат.
— Значит, недаром, шахматную композицию называют поэзией шахмат. Не надо считать, что все это я выдумал за доской. На эту тему был создан один из моих ранних этюдов. Но к нему снисходительно отнесся сам Леонид Куббель.
— Он просто не видел, во что это теперь воплотилось, — заключил Львов.
Страна чудес далекого Востока!
Но нет! Не сказочные чудеса!
Проехать реку по-глубоку,
Где ни свернешь — озёра да леса.
Дорога то поднималась на сопки, то круто спускалась с них по узкой полоске, пробитой сквозь заросли кряжистых деревьев. Они совсем не походили на согнутые океанскими ветрами березы на берегу, и росли здесь под защитой сопок, покрытых крепкими, вечнозелеными “кержаками“, как зовут суровых таежников, о ком в песне беглого каторжника в омулевой бочке поется:
“Хлебом кормили крестьянки меня.
Парни снабжали махоркой…”
И Званцев, сидя рядом с шофером виллиса, выделенного бригаде для поездки в долину гейзеров, невольно сравнивал автодорогу в непроглядной тайге с тонкой ленточкой верных ходов в глухомани шахматных возможностей во вчерашней партии с морячком. Сеансер стремился свести ее к давнему своему забытому этюду, вспыхнувшему ярким пламенем здесь, на краю Земли. И все же, по неумолимому “закону экономии” богини Каиссы, позиция не была завершена. Красивый мат затемнен белой пешкой-статисткой. Этюд надо довести до высшей ступени!
“Здешняя красота лесная, — размышлял Званцев, — отточилась тяжкой борьбой за право расти. И если добиваться того же в искусстве…, надо до крайности усложнить задачу. И как ваятель подбирает для резца мрамор покрепче да потверже, так и ему следует матовать пешкой зажатого своими фигурами короля не на краю, а в середине доски, задействовав все фигуры.”
