Мёртвая зыбь - страница 102

— Это впечатляет, старче. Но ничтожно мало по сравнению с глыбой, которую затронул. То, что ты прочитал, всего лишь эпиграф к большому роману, который ты обязан написать.

— Я не думал об этом. У меня совсем другие планы.

— И прекрасно! Я — плановик, и знаю, что не может быть плана без продолжения. Предусмотри в своей писательской пятилетке такой роман. — Спасибо, Костя. Я подумаю. Боюсь, не скоро возьмусь за такую гору.

— Надо показать до чего, владея атомом, можно докатиться по наклонной плоскости, по которой человечество уже скользит! Надо “не дать Земле кольцом астероидов стать!”

— Принято. Мне это по душе.

И засветило снова солнце,

Как будто легче стало жить.

В стене проделали оконце,

Взглянуть чтоб на иную жизнь.

Весна Закатова

Куда делись русские зимы с лихими тройками, январскими морозами, когда “Раз в Крещенский вечерок девушки гадали, за ворота башмачок, сняв с ноги бросали”, а “Боярин Грязной завертывал девицу в соболью шубу, заваливался с ней в сани — и пошел!”?

Куда запропастилась зима-союзница в двух Отечественных войнах? А как помогала она Кутузову и лихим его казакам гнать жалкие закутанные от холода во что придется остатки наполеоновских полчищ! А как сибиряки, кому любой мороз нипочем, вместе с беззаветными Жуковскими бойцами, преградили путь мерзнущим гитлеровцам, тщетно рвущимся к Москве провести там парад своей Победы.

Теперь зима стояла мокрая, слякотная, ненастоящая, как “Хрущевская оттепель”.

После двадцатого и девятнадцатого съездов партии писателям показалось, что политический климат изменился: люди, незаконно репрессированные, возвращались из лагерей Прокатилась волна реабилитации. Илья Эренбург написал свою “Оттепель”.

Все надеялись на общее потепление.

Женя Загорянский, не состоя сам в Союзе писателей, болезненно отзывался на все сражения на культурном фронте, считая, что потому он и называется фронтом, что идут там непрестанные бои.

— Как я слышал, Никита Сергеевич несколько раз собирал за городом писательскую элиту. Ты в курсе, о чем там шла речь? — спрашивал он Сашу Званцева за обычной для них шахматной партией.

— Хотел сделать “инженеров человеческих душ” верными помощниками партии.

— И что для этого требуется?

— Писать о современности, о построении коммунизма в нашей стране еще при теперешнем поколении.

— О современности? — усмехнулся Загорянский, — читал я их творения о неком лакированном лубочном крае, якобы отражающих нашу действительность.

Надо сказать, что Женя знал все, что происходило в литературе, используя свой дар молниеносного чтения и проглатывая все толстые журналы, приходящие по подписке, жадно приобретал все книжные новинки. Они постепенно заполняли его огромный, во всю стену, книжный шкаф, где все было им прочитано.

— А почему тебя не приглашают на эти приемы? Ведь в Союзе писателей ты не на последнем месте, не раз избирался членом бюро прозаиков. Даже замещал именитых председателей — Леонида Соболева, Константина Паустовского.

— Но сам-то я не отличился в отражении действительности, — ответил Саша.

— В ее приукрашивании?

— В ее искажении, — уточнил Званцев.

— Ты же две книги написал о сельском хозяйстве. “Машины полей коммунизма” и “Богатыри полей”.

— Я отразил только продукцию сельскохозяйственного машиностроения, ничего не приукрашивая. Она попадала на машино-тракторные станции в умелые руки специалистов. А когда такие станции бездумно ликвидировали, я решил сельским хозяйством в литературе больше не заниматься.

— А как же с отражением современности?

— Я не хочу, Женя, угоднически лгать, преподнося читателю сусальную неправду, продвигающую тебя в элиту. Я лучше буду звать молодежь на великие свершения, рисуя возможное будущее, веря, что “Это может быть, это должно быть, это будет!”.

— Хороший эпиграф для твоего следующего романа. Только будет “это” не при нашем поколении. А что за совещание по научной фантастике ты проводил?

— Ну, не я. Мой только обзорный доклад этой литературы был, совместный с Иваном Ефремовым, который из-за заикания не выступает.