Туфли дамские на высоком каблуке, самые модные…”
Куралюн улыбнулся, снял телефонную трубку, набрал номер.
— Велта? Все работаешь, бедняжка?
Слушая ее голос, он подрыгивал ногой и смотрел на носок ботинка (себе тоже надо заказать).
— Хочу подарить тебе шпильки, самые модные. Да, конечно, каблук высокий. Какой у тебя размер, крошка? Тридцать восемь? Так и запишем. Их пришлют тебе по моему распоряжению. Кто пришлет? Ха! Банк, заграничный банк! Нет, не шучу…
Чудачка Велта! А почему бы ему и не веселиться — такие отличные письма! Этот месяц вообще везучий: разве мог он рассчитывать, что удастся купить у какого-то забулдыги иностранного матроса великолепные, очень дорогие марки — и всего за десятку! А он тут же продал за трешку одну только марку — Колумба, кажется! Неосторожно, конечно. Соблазнился побочным доходом! Ну ничего, сойдет.
Он опять снял трубку и задумался: сказать ей про шубу? От кого-то из своих знакомых он слышал, что был в Европе такой политик — Талейран. Один из советов Талейрана: “Никогда не поддаваться первому порыву чувств — он всегда слишком благороден”. Сказать или нет? Ведь она не только будущая жена, а компаньон, союзница…
О, Велта еще не знает всех его козырей. Она будет боготворить своего Феликса.
За окном переходила улицу стройная быстроногая девушка. “Как я все таки обкрадываю себя!” — вздохнул Куралюн и снова сел за машинку.
***
Сначала он все отрицал. Потом начал бормотать что-то о культурных связях с зарубежными филателистами. Потом, брызгая слюной, стал клясться, что он попросту совсем мелкий спекулянт, грошовый. Начал глухо намекать на кого-то. Назвал фамилию Рыбника.
А в последний день следствия Куралюн вдруг задрал брюки и, криво усмехаясь, спросил:
— Где вы еще достанете носки такой расцветки?
Следователь Вольфсон, рассказывая об этом Сергею, пожал плечами:
— Прямо питекантроп какой-то ей-богу! Действительно, мелкий человечишка.
Сергей шел по набережной, потом свернул на знакомый простреленный солнцем перекресток. И здесь на него с новой силой на хлынуло чувство, которое он испытал уже не раз. Он снова по чувствовал, как крепко и нежно любит этот асфальт и брусчатку, парки и каналы, сосны и дома, приветливую чистоту, оживленность и деловитость портового города. И вдруг он ясно, как дважды два, понял смысл категорической почти уставной формулировки: “Бдительность без подозрительносги”. В конце концов это означает одно — любить. Любить социалистическую Родину, город в котором ты живешь и работаешь, его людей. Любить — значит быть бдительным. А для подозрительности места не останется.
Сергей постучал. Услышав приглашение открыл дверь кабинета и удивился. В кресле напротив следователя сидела Рита…
— Здравствуйте, Сергей Александрович, — сказал Вольфсон. — Познакомьтесь наш эксперт Рита Озолинь. Вам будет интересно по слушать подробности.
— Здравствуйте, — сказал Сергей.
— Добрый день, — Рита опустила глаза, искоса взглянула на следователя и чуть улыбнулась. — Можно продолжать?
— Да, да, пожалуйста! Садитесь, Сергей Александрович. Впрочем, извините, Рита. Сначала я расскажу товарищу Ястребову одну историю о марках.
— Вы? — удивился Сергей.
…Утром на окраине Лиепаи было слышно глухое ворчание далекой канонады. К полудню оно уже больше напоминало рев.
На фронтовом аэродроме приземлился “юнкерс”. По приказу фюрера он доставил из Берлина окруженным войскам три туго набитых мешка. Один из мешков при выгрузке порвался, и в грязь изрядно избитого аэродрома высыпалась куча железных крестов. Потно лоснясь, они так и остались здесь — как раз в это время налетели советские “ИЛы”. Два других мешка доставили в городскую почтовую контору.
Солдат бросил их в углу комнаты, где чиновник почтового ведомства штемпелевал письма.
— Принимай. Распишись в получении.
Чиновник расписался и опять застучал штемпелем.
Солдат жадно затянулся сигаретой, сплюнул на пол и, злобно выдавив: “Капут! К черту!” — шагнул к двери. В дверях он оглянулся, посмотрел на конверты и расхохотался.
— Пишите письма! Ха!..
Дверь хлопнула. Чиновник вздрогнул, взглянул на часы. Он не решался покинуть контору до срока: его с детства отличала аккуратность, доходящая до педантизма. В конторе никого, кроме него, не было. Даже начальника. Только он, пригибая голову, когда слышались близкие разрывы работал. Штемпелевал!..
