Я слышала аплодисменты и шум, который издает публика, когда взволнована ожиданием. Меня ждали в амбаре, но ноги мои не шли. Мимо меня прошел Джек.
– Ступай, Мэрри! – тихо произнес он. – Тебя объявили.
Он прошел мимо меня к зеркальцу, которое Дэнди прибила возле фонаря, и стал поправлять рубашку.
Я снова повернулась к Дэнди.
– Не пойду, пока ты мне не скажешь! – сказала я.
Я словно искала свет в створе глубокого колодца.
Она подтолкнула меня в спину, и лицо ее светилось торжеством и весельем.
– Ступай, Мэрри! – сказала она. – Ты упрямая, как мул! Я тебе потом все расскажу.
Но ноги мои не двигались, и она подтолкнула меня еще раз, сказав:
– Иди! Все, как я говорила! Я поймала Джека и собираюсь сказать его отцу. Я ношу его ребенка, так что скоро появится у Гауера внучок, который все это унаследует! А я буду его мамой. Я тебе говорила, что все это заполучу, и вот оно! Теперь я его поймала, и он не отвертится. Скажу ему после представления.
Я обернулась как ужаленная, но Кейти оторвала меня от Дэнди и вытолкнула в дверь амбара. Я увидела, как Джек отходит от зеркала. Увидела его оторопевшее лицо, с которого слетело всякое выражение. Он слышал все.
Ри схватился за створку двери и стал закрывать ее за мной.
Я знала, что Джек слышал.
Знала, что до него долетел торжествующий голос Дэнди, что он разобрал слова. Он повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть ее улыбку и услышать, как она произнесла:
– Теперь я его поймала, и он не отвертится.
Я беспомощно стояла перед зрителями, словно забыла, зачем я здесь. Оглянувшись, я увидела, что дверь амбара застряла из-за какой-то неровности на земле, и Джек подошел помочь Ри закрыть ее, послушный сын своего отца, приказавшего, чтобы между номерами дверь всегда была плотно закрыта.
Я подошла к низкой трапеции, подвешенной под стойкой девушек, сбросила деревянные башмаки и подняла руки над головой. Роберт подсадил меня, и мгновение я просто висела, будто забыв, что надо делать. Потом начала работать, и трапеция качалась взад-вперед, словно язык колокола в моей голове.
Я не могла понять, что мне сказала Дэнди. Я слишком устала и заработалась, чтобы что-то понять. А представление шло в своем неотменимом ритме. Я видела, как смотрел на меня человек, сидевший в первом ряду, и улыбнулась пустой ненастоящей улыбкой, крутанулась, зацепилась коленями за перекладину, повисла вниз головой. Зрители вяло захлопали. Я закинула голову, потянулась вперед, держась за перекладину заведенными за спину руками, сделала «птичье гнездо». Мне снова захлопали, уже живее. Трапеция качалась у меня в мозгу, тик-так, тик-так, пока я разгоняла ее.
Мне казалось, что где-то далеко, в большом доме, ждет своей участи рыжеволосая женщина. А я была часами, которые тикали, приближая мою участь. Я поднялась и кувыркнулась на трапеции, так что перекладина оказалась у меня под бедрами, Дэвид называл это «ночевкой». Голову я держала высоко, улыбаясь. Красные ленточки залепили мне глаза, но я даже не моргнула. Меня кружило в густом тумане, я не могла ни думать, ни видеть.
Я соскочила с трапеции, сделав жульническое полусальто, и встала на ноги. Мне очень громко хлопали, кто-то из задних рядов одобрительно кричал. Я оглянулась в поисках Дэнди.
– А теперь! – выкрикнул Роберт, когда аплодисменты стихли. – Мы представляем Отважного, Поразительного… Джека Гауера!
Джек вышел и поклонился.
Я увидела, что лицо у него белое, как бриджи, а глаза невидящие. Вид у него был такой, словно его жизнь сейчас рухнет. Он бросил на меня озадаченный взгляд, когда я подняла руку и указала на него, как учил нас Дэвид. Выражение лица у Джека было растерянное и испуганное, как у заблудившегося ребенка.
Я попыталась ему улыбнуться: он должен был думать лишь о том, чтобы поймать девушек, когда они к нему летят; но обнаружила, что не могу. Губы мои были растянуты над сохнущими деснами в бездушном подобии улыбки. Я скалила зубы на публику, а не улыбалась. Джек смотрел на меня так, словно я могу ему помочь. Так, словно хотел спросить, что ему делать. Так, словно растерялся, не веря в то, что услышал.
