Я заботилась только о ней. Лишней любви, чтобы тратить ее на другое человеческое существо, у меня не было. Кроме Дэнди и Моря, я никого в целом мире не любила. Одну себялюбивую девчонку и одного коня. «Не так уж много любимых для одного человека», – думала я, глядя, как катятся по лицу паренька слезы об отце, которого повесят, и о матери, которую отправят далеко-далеко, и о бабушке с дедом, которые точно не выживут в тюрьме. Но за годы, проведенные в фургоне с па и Займой, мое сердце как-то сжалось, так что в нем не было места ни для кого, кроме одной девушки и одного коня.
– Умеешь ходить за лошадьми? – спросила я парня.
Его лицо прояснилось.
– Да, – ответил он. – Я лошадей люблю. Отец зимой ездил, объезжал их.
Я хитро посмотрела на Роберта.
– Вот тебе и другой наездник, если нужда придет, – сказала я.
Парнишка был тоньше Джека и жилистый – самое то для езды без седла.
Роберт удовлетворенно мне улыбнулся.
– Да, – сказал он.
Он побрякал в кармане кошельком, полным монет.
– И мне приплатили, чтобы я его забрал, – сказал он и повернулся к Уильяму. – Можешь ехать домой. Отправим тебя прямо с утра. Покажу направление, куда ехать, дам медяков, чтобы поел по дороге. Можешь идти и проситься, чтобы подвезли. Много времени это не должно занять.
Простодушное лицо Уильяма засияло, как у счастливого ребенка.
– Спасибо, мистер Гауер, – от души сказал он. – Большое вам спасибо.
– Вот уж спасибо так спасибо, – сказала я про себя, глядя на башмаки Уильяма, которые, как я подумала, не переживут дорогу до дома – и дороги, по которым ему придется идти в ожидании проезжающего фургона или телеги.
Но я промолчала. Уильям меня тоже не заботил.
– Парнишка сегодня переночует у вас, девочки, – сказал Роберт. – Завтра переберется к нам на койку Уильяма.
– Нет, пока не помоется, – твердо сказала я. – Он весь во вшах и блохах. Я не пущу его ночевать в нашем фургоне, пока он не разденется, не вымоется и не вычистит одежду.
Роберт кивнул.
– Какая ты стала чистюля, Мэрри, – мягко сказал он. – Помню, когда я тебя первый раз увидел, ты вся была искусана блохами и вшами, да.
Я кивнула.
– Да, – сказала я. – С тех пор – нет. Теперь мне нравится чистота, и я хочу быть чистой. Пусть Уильям отведет парня к реке и проследит, чтобы тот начисто вымылся.
Парнишка так схватился за ворот рубахи, словно боялся, что я его окуну в кипящее масло для очистки. Я невольно хихикнула.
– Не смотри на меня так, парень. Как тебя зовут?
– Ри, – угрюмо ответил он. – А тебя?
– Я Меридон, а это моя сестра Дэнди, – сказала я. – Мы тоже роми, и мы не умерли от мытья. Ступай, вычистись. А если по дороге домой увидишь кролика или зайца, можешь его захватить с собой.
Роберт разбирался в людях так же, как в лошадях. За несколько дней он научил Ри управляться с оснащением не хуже Уильяма; а до представлений учил его стоять на спине лошади и вольтижировать. Ри был маленьким, но крепким, он вставал рано утром и работал целый день, казалось, он даже не устает. С пони он управлялся отлично, и даже Море, который не выносил большинство мужчин, позволял ему к себе прикасаться. Я была этому рада, потому что работа с лошадьми и номер на трапеции в каждом представлении меня утомляли.
Представление оставалось почти таким же, как в первый раз, когда приезжали господа из самого Солсбери, которые хлопали нам стоя и закидывали монетами после воздушного номера.
Если мы находили амбар, представление шло под крышей. Это означало, что публики будет меньше, но Роберт брал два пенса с человека на входе, и люди охотно платили, да и приходили еще на одно представление, и снова платили. Очень немногие даже слышали о номерах на трапеции. Никто никогда не видел летающих девушек. Мы были настолько в новинку, словно у нас было по две головы.
А когда Роберту не удавалось снять амбар, мы работали в поле, глубоко вкапывая стойки для девушек и Джека в сырую землю и забивая кучу колышков, чтобы держать их веревками. На улице было еще холодно, но люди сбивались теснее, приветствовали нас и, казалось, не возражали. Я к концу дня после двух представлений смертельно уставала, а когда мы работали на открытом воздухе, было еще хуже, потому что к концу выступления я еще и промерзала. Подготовить пони и выступить с ними, переменить им упряжь, а потом отработать два номера без седла – все это было нелегкой работой. На второе отделение я могла передать лошадей Ри, но номер на трапеции напрягал мои усталые мышцы, и я вечно цепенела от безумного напряжения, когда Дэнди работала наверху. Потом мне приходилось заставлять себя улыбаться в исторической картине финала, когда мы с Джеком быстрым галопом объезжали арену на Снеге и Море, хватая Дэнди и Кейти и сажая их позади себя, что должно было изображать Похищение сабинянок. Толпе это нравилось. Кейти и Дэнди были одеты в свои неприличные костюмы для трапеции, на лица их были накинуты покрывала, и визжали девушки, как банши. Мы с Джеком были в бриджах, голубых рубашках и в фесках. Как-то раз мы попробовали зачернить лица жженой пробкой, и все прошло еще лучше.
