Лицо Дэнди было ясным, как майское утро.
– Заставлю, – уверенно ответила она. – Когда станет моим любовником, он для меня все сделает.
Будь я посильнее, я бы еще поспорила. Даже тогда, закрывая глаза от застилавшего их тумана боли, нывшей в голове и ушибах, я понимала, что нужно сесть и вразумить Дэнди. Что ей нужна моя защита – больше, чем когда-либо в жизни. Но я ее подвела. Я прислонилась к стене и отдыхала, пока она прикалывала чепец и готовилась к нашему выходу на ужин. Даже тогда, когда мы втроем шли к дому, я должна была сказать Кейти, что обещанная ей гинея – моя, а не Дэнди, и что я не стану платить. Пусть бы брала себе Джека с моего благословения.
Но я устала, я была больна и, наверное, поленилась. Мне не хватило сил противостоять всепоглощающей убежденности Дэнди. Я даже не додумалась заметить, растерла ли она в тот вечер травы и высыпала ли их в чашку чая за ужином. Я просто позволила ей идти ее путем, хотя что-то в глубине души и твердило мне, что я позволила самому дорогому для меня человеку выскользнуть между пальцев и даже руку не протянула, чтобы спасти.
Дурные предчувствия так меня захватили, что Роберт заговорил о том, чтобы снова послать за хирургом.
– Ты перестала улыбаться, Мэрри, – сказал он.
Мы стояли во дворе конюшни, я готовилась начать работать с Морем. Я решила обращаться с ним так, словно он совсем не объезжен: сперва гонять его на корде, медленно обучать его шаг за шагом, как молодую лошадь, на которой прежде не ездили. Он кивал мне поверх двери денника, и мне не терпелось начать, но Роберт тронул меня за руку.
– Я бы послал за хирургом, – предложил он. – Он не будет работать с завтрашнего дня, с сочельника, до самой двенадцатой ночи, но если тебе нездоровится, Мэрри, он ради меня приедет.
Я помолчала и взглянула на Роберта. Лицо у него было ласковое, смотрел он тепло, с заботой.
– Роберт, – прямо сказала я. – Ты меня возьмешь в дело? У меня есть десять гиней – ты мне позволишь купить на них лошадей, чтобы мы с ними вместе работали? Позволишь нам с Дэнди быть совладельцами?
Роберт какое-то время смотрел на меня растерянно, словно не понимал, что значат мои слова. Потом я увидела, как его лицо холодеет. Все началось с глаз, утративших ласковое мерцание. Они стали жесткими и каменными, как у того, кто проворачивает скверную сделку. С губ исчезла улыбка, рот сжался в тонкую твердую линию. Даже профиль его стал резче, и под маской веселого, смеющегося балаганщика я увидела кости и сухожилия разорившегося возчика, прозакладывавшего свою веселость на сына, танцевавшего на лошади, и уехавшего от женщины, пытавшейся опутать его любовью.
– Нет, – сказал он, и голос его был ледяным. – Нет, Меридон. Это мой балаган, это только мое представление, и, видит Бог, я достаточно тяжело и долго для этого трудился. Ни у кого не будет в нем доли, кроме Джека. Оно не уйдет из семьи. Джек – единственный, кого я теперь признаю из родни. Я тебе стану больше платить, если ты недовольна. Буду платить Дэнди по два пенса всякий раз, как выходит. Но в долю никого не возьму.
Мгновение его лицо было почти умоляющим, словно он просил меня понять его одержимость. Потом он взглянул на меня сверху вниз.
– Я далеко пошел, чтобы все это стало моим, – сказал он. – Сделал такое, за что придется ответить перед Создателем…
Он прервался, и я подумала, не слышит ли он по-прежнему в голове голос женщины, зовущей его с дороги за качающимся фургоном.
– Я не могу взять никого в долю, Мэрри, – наконец сказал он. – Это против моей природы.
Я подождала, потом протянула ему в знак примирения руку.
– Не сердись, – предупредила я. – Хочу спросить тебя кое о чем, но ты на меня не срывайся.
Лицо его еще больше замкнулось.
– О чем? – спросил он.
На мгновение меня охватила острая досада от того, что мне приходится стоять во дворе конюшни и просить мужчину не сердиться на вопрос, который я еще даже не задала. Жгучая женская нужда Дэнди заставила меня по-рабски пытаться подготовить мужчину к просьбе, которая самой мне казалась неразумной. Что-то, видимо, отразилось у меня на лице, потому что Роберт внезапно ухмыльнулся:
